еще привести себя в порядок, чтобы не предстать перед коллегами и учениками с видом великомученицы. Не хочу, чтобы кто-то догадался о том, как тошно сейчас на душе. Не хочу ни жалости, ни сочувствия.
Прогоняю остатки сна, приняв прохладный душ, а потом кутаюсь в махровый халат и отправляюсь варить кофе. Ни пить, ни есть тоже совершенно не хочется, но есть крохотная надежда, что привычный утренний ритуал поможет немного прийти в себя. Отчасти это удается: пью кофе и рассматриваю сереющее небо, стараясь ни о чем не думать. Но лишь до того момента, когда за спиной раздаются шаги мужа.
Не оборачиваюсь, но машинально напрягаюсь. Впиваюсь пальцами в подоконник так, что они немеют. Сейчас придется что-то говорить, а я даже видеть Максима не желаю.
— Доброе утро, — его голос хриплый и низкий после сна. И эта хрипотца мне нравится. Нравилась. Всегда. Раньше. А сейчас я просто злюсь на него за то, что спал так крепко. И за все остальное. Ничего не могу поделать с собой, даже не нахожу сил повернуться и ответить.
— Ты чего встала так рано, Вер? Сегодня же выходной.
Это оказывается самым неожиданным вариантом из того, что он мог бы сказать. У меня срываются злые слезы, и я не выдерживаю — оборачиваюсь, растягивая губы в такой же злой улыбке.
— Серьезно? Как же я перепутать-то могла? Была уверена, что сегодня среда.
Максим хмурится, глядя на меня с явной растерянностью. Долго молчит, и морщинка между бровями становится глубже и заметней, как всегда бывает, когда он напряженно пытается что-то решить. Я убираю руку за спину и еще больше злюсь на себя за совершенно неуместное желание подойти и прикоснуться, разгладить эту складочку, делающую его старше и жестче.
— Вер, погоди, — наконец, выдает муж и хмурится сильнее. — Так это что получается, у тебя день рожденья был… вчера?
Расскажи мне о подобном кто-то другой, я, наверно, рассмеялась бы. Подумала бы, что ничего такого не может случиться в действительности. Вот только сейчас совсем не до смеха. Мой муж не страдает провалами в памяти, но и не похоже, что он притворяется. И от этого становится еще тоскливее.
Неужели правда забыл? Настолько увлекся своей любимой работой, что в голове не осталось места для меня?
Я пожимаю плечами, не сводя с него глаз. Пытаюсь понять, что происходит. Что он на самом деле чувствует.
— Вот незадача, да? Меня угораздило родиться как раз в тот день, когда тебе приспичило полночи повести на работе. Ну, извини…
— Вера… — он шагает ко мне, как-то очень быстро оказываясь рядом. Не успеваю ни увернуться, ни сбежать — стискивает в объятьях, обнимая так крепко, что у меня на какое-то время перехватывает дыхание. А может, дело в волнении, в том, что сердце от всего накопившегося просто норовит прорвать грудную клетку. — Родная, ну, прости. Я полнейшая скотина.
Я упираюсь лбом ему в плечо и делаю слабые попытки вырваться. Слабые — потому что хорошо знаю: он не отпустит сейчас. Разве что драться с ним начну, но на это нет ни сил, ни желания. Злюсь ничуть не меньше, и боль от обиды никуда не делась… но так хорошо ощущать его рядом… Мне нравится его запах, которых окутывает со всех сторон. Такой родной, теплый. Нравится чувство вины, что отчетливо читается не только на лице, но и в каждом жесте. Нет, я не простила, ни за что не сделаю это так быстро, но вариантов-то у меня все равно нет.
— Ты еще хуже… — выдаю, проглатывая слезы, ударяю кулаком ему в грудь. — Мог бы хотя позвонить. Я ждала тебя. Целый вечер ждала, как полнейшая идиотка, Ирке врала, что ты не можешь приехать, потому что занят.
— Я и правда был занят, — Максим сжимает пальцами мой подбородок, вынуждая поднять лицо, и склоняется к губам. Мажет по ним коротким поцелуем и выдыхает. — Вер, я собирался приехать, ты же знаешь. Но к нам уже вечером парня привезли после аварии. Мальчишку совсем. Ему кости раздробило на ногах. Если бы я не взялся, скорее всего, была бы ампутация. А потом… — он снова целует меня, — к концу операции уже ничего не соображал. Все оказалось намного сложнее, сердце несколько раз останавливалось. Мы почти его потеряли. Я устал до безумия. Все, о чем мог думать, — это как побыстрее добраться до кровати.
Ну, и что можно было на это ответить? Я ведь прекрасно знаю, что он ни капли не преувеличивает. Скорее, наоборот. Далеко не все мне рассказывает. Несколько часов в операционной — это ноющие плечи, противная, липкая тяжесть в руках и ногах, тупая боль, оплетающая позвоночник. Туман в голове от волнения и усталости. Тут уж точно не до ресторана и дня рождения жены.
Что ж, отлично, — едко скрипит внутренний голос. — Ты уже его жалеешь. Давай, скажи ему об этом, посочувствуй. Пусть в очередной раз почувствует себя героем. Привык же, что подобное сходит с рук и ты готова простить все на свете.
Я и правда готова, несмотря на продолжающееся возмущение разума. А что делать-то еще? Он мой муж, и я его люблю. И поступи он вчера иначе, сама бы не рада была. Если и правда существовал шанс спасти какому-то мальчишке ноги, как я могу злиться? Разве это вообще соизмеримые вещи?
Всхлипываю и сама целую, при этом снова ударяя в грудь.
— Ты просто гад, Максим! Не представляешь, как сильно меня обидел!
Он стискивает мои плечи, зарываясь руками в волосы, крепче прижимает к себе.
— Я знаю, знаю… Но ты же простишь? Простишь, хорошая моя? Давай я сегодня уйду пораньше, и мы сходим в ресторан? Вдвоем. И все будет, как ты захочешь.
«Уйду пораньше» — это что-то из области фантастики. Я не верю, что такое возможно. Но все равно киваю и прячу лицо у него на груди, чувствуя, как постепенно тает внутри горький и давящий комок боли.
Леночка Евстигнеева влетает обратно в класс, из которого вышла всего несколько минут назад, попрощавшись со мной до завтра. Довольная, как будто получила наперед сразу все новогодние подарки.
— Вера Аркадьевна, а та-а-а-ам… — запыхавшись, втягивает воздух большими глотками и выглядит так забавно, что я невольно улыбаюсь, отвлекаясь от тетрадей.
— Что там, Лена?
Она одна из самых впечатлительных моих учениц. И мелочи иногда оказывается достаточно, чтобы вызвать вот такой вот почти неконтролируемый восторг. Бросаю
