Вадим Воскресенский.
— Эй! С тобой всё в порядке? — встряхнул её Воскресенский.
— Да пошёл ты! — Ирка оторвала от себя его руку. Подняла ткнувшийся в снег телефон.
Ей было тринадцать, ему восемнадцать, и целый год безответно, безнадёжно, безгранично Ирка его любила. Но потом он закончил выпускной класс и уехал учиться в вуз, а она осталась.
— Отлично, — взмахнул он руками. — Я из-за неё влетел в сугроб. Помял забор. Разбил машину. Неизвестно на сколько здесь застрял. А она ещё огрызается.
Он покачал головой и пошёл осматривать машину.
— Прости, я не специально! — крикнула Ирка. Потрясла телефон, пытаясь включить: тот то ли вырубился от удара, то ли от холода разрядилась батарея. — Да заткнись уже! — рявкнула на пса.
— Прости? — крикнул Воскресенский. — Как у тебя всё просто. Я, между прочим, жизнь тебе спас, — он разогнулся, вздохнул, глядя на вздыбившийся изломанным птичьим крылом капот, потёр лицо, сокрушённо покачал головой. Вид у него был расстроенный.
— Думаю, это на инстинктах, — ответила Ирка, перекрикивая собаку. — Спасибо тебе за хорошую реакцию! Ну, я пошла.
— Стой! Куда? — резко спрыгнул Воскресенский с сугроба.
— Домой, куда же ещё, — посмотрела Ирка на саднящую коленку. Ещё и юбку испачкала, любимую короткую, сапоги изгваздала.
— И не думай, — полез Воскресенский в карман за телефоном. Тот вопил громче, чем рвущийся с цепи пёс. Не звонил, а именно вопил, издавая странные визгливые, как у циркулярной пилы, звуки. Наверно, это было начало какой-то симфонической композиции, но фрагмент явно выбрали неудачно.
— А чего ты хочешь? Слёз благодарности? Восторженного коленопреклонения? Смиренного покаяния? — смерила Ирка взглядом Воскресенского под аккомпанемент собаки и циркулярки.
— Подожди, — рукой попросил он её замолчать, чтобы ответить своей пиле.
Имя пилы, краем глаза глянув на огромный экран дорогого смартфона, Ирка не разобрала, но что это была баба и к гадалке не ходи: Воскресенский вытянулся, словно ему в задницу вставили кол, на скулах заиграли желваки.
— Привет! — А какой холод в голосе! Ну кто бы сомневался: баба. — Да, я помню, что ты просила оставить ключи… Нет, я не оставил… Может, потому что это моя квартира?.. Какие вещи? Зубную щётку, волосы в сливе и окурки в пепельнице? Заберёшь их потом… Нет, я не сказал, что ты свинья…
«Сказал, сказал», — потёрла грязь на юбке Ирка и, наверное, хмыкнула слишком громко. Воскресенский глянул на неё искоса и отвернулся, прижав к уху телефон, словно от этого она перестанет его слышать.
«А я что? — пожала она плечами, глядя на его широкую спину. — Я ничего».
— Где ты будешь жить?.. Ты думаешь мне есть до этого дело? Ты ушла. Сказала, тебя достало, что мы нигде не бываем, никуда не ездим, я слишком много работаю… Исправить? Нет, я не могу это исправить. И не могу меньше работать, особенно сейчас…
«Когда это «сейчас»? — осторожно сняла с его пальто свой длинный волос Ирка.
Ишь, прилип он к нему, как родной, привыкает!
Его Пила, видимо, задала тот же вопрос.
— Когда готовится тестовый запуск игры… Во сколько обойдётся? — усмехнулся он. — В двадцать миллионов долларов...
Дальше Ирке не помешал бы переводчик с птичьего. Продакшн, вижн, сеттинг, геймплей, фичи, референсы — можно было не подслушивать, она всё равно ни слова не поняла. Его Пила, видимо, тоже — бессовестным образом перебила.
— Да, на это я время нашёл, — ответил Воскресенский. — Я к родителям приехал, а не на прогулку. К родителям!.. Да, к отцу, не обязательно уточ… Тебе не всё равно? — возмутился он, взмахнув рукой. — Не я тебя бросил, ты ушла, Кристина!.. Пробуду, сколько понадобится. Это не от меня зависит. Всё, я не могу говорить. Я попал в аварию. Давай! Нет, я не шучу… Я в порядке…
В порядке? Ирка не была бы так уверена: страдание читалось на его лице неподдельное. Но он упрямо возразил:
— Я же сказал: в порядке. Просто придётся ждать ДПС, страховую, — он тяжело вздохнул. — И чем дольше я с тобой говорю, тем больше пройдёт времени, прежде чем я их вызову…
— Может, я всё же домой? — как можно сострадательнее спросила Ирка, когда Воскресенский закончил разговор, но так и стоял, слепо глядя в мёртвый экран. Бровки домиком — это же похоже на сочувствие? — Тебе тут и так есть чем заняться, — показала кивком: из дома вышел хозяин помятого забора.
Хозяин помятого забора — дядя, чтоб его, Вася.
Василий Иванович Есаулов, отец Лёхи Есаулова, машинально отметила Ирка и предусмотрительно сдвинулась в тень, выскользнув из пятна света от уличного фонаря.
Как беглый зек, в телогрейке поверх майки, треухой шапке, с косматой бородой (и не скажешь, что приличный мужик, работает начальником какого-то цеха на Энергомаше) дядя Вася надвигался неумолимо, как айсберг на Титаник.
У Ирки с ним были свои счёты, вернее, не с ним, с Лёхой, которого Есаулов-старший ей всё в мужья сватал. Но с некоторых пор перестал.
Ирке было совсем не на руку, что Воскресенский въехал именно в его забор: с тех некоторых пор Ирка вызывала у дяди Васи стойкую изжогу, но Воскресенский сам не знал, что творит.
— Никуда ты не пойдёшь, — приказал он, тоже после звонка и аварии пребывая не в лучшем расположении духа. — Будешь давать показания.
— У меня ноги замёрзли, и коленка болит, я могу подхватить столбняк, если её не обработать. Ты же не хочешь, чтобы я подхватила столбняк, — нагнетала она, ещё надеясь сбежать.
— Нет, не для того я тебя спасал, чтобы ты умерла от столбняка, — усмехнулся Воскресенский и не дрогнул.
— Я вон в том доме живу, с мансардой, — в последней надежде Ирка показала вверх по улице.
— Угу, охотно верю, — кивнул Воскресенский. — Я тоже во-о-он там живу, — выразительно ткнул он в сторону, типа пальцем в небо, хотя, насколько Ирка помнила, именно там, в одном из дорогих коттеджей, он и жил. — И что?
Ну, всё что могла, она сделала, дальше пусть пеняет на себя.
— У-у-у… — выбил дядя Вася из пачки сигарету, когда, подслеповато щурясь, Ирку узнал. — Тоже твоих рук дело? — Кивнул в сторону машины.
Ирка развела руками.
—