корова лягнула под дых.
– Лучше всех. – Выдавливаю я, переведя взгляд на холодильник.
Как назло, на глаза попадается серия магнитов со снимками, которые мы делали прошлой осенью: вот мы с Высоцким обнимаемся на пляже, вот корчим забавные рожицы на камеру, а вот я сижу у него на плечах и весело смеюсь, а он поддерживает меня за бедра. И никому и в голову не приходило, что это прикосновение может казаться двусмысленным. Еще бы – мы же с ним братаны, или как он сегодня сказал? Что все время «забывает о том, что я девчонка». Да уж, веселого мало.
– Ты чем-то расстроена? – Папин голос заставляет вздрогнуть.
– Что? Я? – Пожимаю плечами, придумывая ответ. – Нет. Просто… – Поворачиваюсь к нему, натянув на лицо беззаботную улыбку. – Просто завтра последний день перед торжественной линейкой, и нужно столько всего успеть. Купить тетрадки, ручки, обложки, получить учебники в школе… А еще нужна новая форма.
– Ты знаешь, где лежит моя карта. – Улыбается папа. – Возьми подружку, и посвятите завтрашний день шопингу. Как только закончите с покупками, побалуйте себя походом в кафе. – Он подходит ближе и обнимает меня за плечи. – Точно все хорошо?
– М… да. – Отвечаю я, с трудом протолкнув слюну в пересохшее горло.
– Высоцкий что-то натворил? – Будто читает мои мысли отец.
И мое сердце падает. Я боюсь разреветься у него на глазах и сильно стискиваю челюсти.
– Никита тут ни при чем. – Вру я.
Папа и так настороженно к нему относится после того школьного вечера, с которого Высоцкий притащил меня на руках. Считает, что это он напоил меня, и вообще – мне стоит держаться подальше от испорченного мальчишки, который оказывает на меня дурное влияние. Хотя, уверена, в глубине души отец знает, что Никита и мухи не обидит, он не такой, и наша многолетняя дружба тому только подтверждение.
– Ладно, отправляйся спать. Кажется, ты просто устала.
– Наверное. – Отвечаю я.
Целую его в щеку, пряно пахнущую одеколоном, и спешу наверх, к себе в комнату.
Чемодан уже стоит у кровати, папа его поднял. Но у меня нет сил разбирать сегодня свои вещи, у меня вообще ни на что уже не осталось сил. Этот вечер измотал меня, вывернул наизнанку.
Я подхожу к окну и смотрю на вечерний город. Вдали в сумерках серебрится море, и на его поверхности виднеются смутные очертания севшего на мель ржавого сухогруза. Он накренился, и торчит наполовину из воды, словно моля кого-то невидимого о помощи. Корабль видно только с этой точки, из моего окна, и я невольно ловлю себя на мысли о том, что не могу посчитать, сколько раз Никита поднимался ко мне в спальню, чтобы посмотреть на него.
А я уже отвыкла. И от этого вида, и от Никиты.
Я так скучала, что казалось, будто часть меня «стоит на паузе» в ожидании нашего воссоединения. Как будто я задержала дыхание и приказала себе не дышать, пока мы снова не будем вместе. И вот мы увиделись, я сделала этот вдох, и тут эти слова. Про Полину. Так неожиданно, больно. Так остро.
Я не была готова.
И, вспоминая его лицо в тот момент, когда он произносил их, я снова не могу дышать. Его глаза так сияли, а голос взволнованно дрожал! Черт подери, я никогда не видела Никиту таким…
А ведь он даже не спросил о том, что я собиралась ему сказать. Чувство, которое Никита испытывает, захватило все его мысли, заставило забыть обо мне, о нас. А, может, и не было никаких «нас»? Никогда.
Я стискиваю пальцами подоконник и закрываю глаза. Перед внутренним взором вспышками проносятся воспоминания из детства.
– Как тебя зовут?
– Лё-я. – Мычу я.
Мне в тот день поставили ортодонтический аппарат для расширения верхней челюсти, и говорить с этой штукой во рту было непривычно и неудобно.
– Лёня?
– А-лё-я. – Злюсь я, глядя, как белокурый мальчишка с ведром червей в руках смущенно мнется на нашем крыльце.
– А! Лёля? – Улыбается он.
У него не хватает пары зубов. Забавный.
– Никита! – Зовет его мама. Она высокая, красивая, у нее ярко-красное платье. Наверное, эта тетя – фотомодель. Такие рекламируют зубную пасту или одежду. – Я в магазин, ты со мной?
– Нет, я буду тут.
– Ой, здрасьте, – она сталкивается с моим отцом, который вытаскивает из багажника очередную коробку с вещами. Смущенно улыбается и нервно поправляет длинные светлые локоны. – Вы переехали в этот дом? А мы тут рядом живем. Будем знакомы. Марина.
– Ты будешь жить в доме с привидениями? – Загораживает собой вид на беседующих взрослых Никита. – В нем давно никто не жил, поэтому тут поселились призраки. – Из-за выпавших зубов он тоже плохо произносит звуки. – Там, наверху, в окне я сам видел одного – летающего!
Я спускаюсь с крыльца и задираю голову. В окне комнаты на втором этаже отражаются плывущие по небу облака. «Вот дурачок, какие же это призраки!» Но я не говорю этого вслух. Стесняюсь, что мальчишка опять ничего не поймет. Я еще не знаю, что буду жить в этой комнате, и в один из следующих дней Никита придет рано утром и вывалит на мою постель с десяток крупных жуков, чтобы похвастаться.
Я не знаю, что впереди нас ждет десяток лет крепкой дружбы, проверенной радостью, бедами, ссорами и даже драками.
Еще не знаю, что нечаянно разобью ему нос, когда мы в тринадцать лет будем играть во дворе в баскетбол, и буду рыдать вместе с ним от испуга. Не знаю, что у нас будет свое тайное место, с которого мы будем любоваться вечерами на самое чистое море. Не знаю, что мы будем понимать друг друга с полуслова и постоянно хохотать над понятными только нам двоим шутками.
Еще не знаю, что мы сроднимся так, что станем своими в домах друг друга и будем входить в них без стука. Не знаю, что будем меняться одеждой и сочинять вместе музыку. Что будем бегать друг к другу по десять раз на дню потому, что так проще, чем написать сообщение.
Не знаю, что влюблюсь в него по уши – неожиданно для себя самой. И что мне будет так больно от этого.
– Мур. – Говорит Никита, поднимаясь в окно моей спальни по старой шпалере, хотя, ничто не мешало ему войти через дверь, как все нормальные люди.
– Мяу. – Отвечаю я с улыбкой, потому что это уже много лет наши «пароль» и «отзыв».
Мы с детства так здороваемся, и это намного проще, чем говорить избитое «привет».
– Мур. – Он привычно машет мне рукой, когда мы встречаемся на дороге, чтобы отправиться вдвоем в школу рано утром.
– Мяу. – Усмехаюсь я, толкая его в бедро, а затем обнимаю за талию.
Мы вместе, мы рядом. Идем нога в ногу.
Но теперь это происходит только в моей голове.
Что-то изменилось.
Я открываю глаза и смахиваю слезы. Нет. Изменилось всё.
НИКИТА
Тот, кто назвал День знаний праздником, явно погорячился. Это поминки по ушедшему лету, и никак иначе.
Солнце припекает так, будто на дворе не первый день сентября, а разгар июля. Я с сомнением оглядываю себя в зеркале и поправляю волосы: не зря вчера постригся, смотрится свежо, а, значит, у меня теперь больше шансов привлечь к себе внимание девушки, которая не покидает мои мысли.
– Ты что, вот так отправишься на линейку? – Задержавшись у двери в мою комнату, интересуется мама.
– Ага. – Бросая на нее взгляд в зеркало, отвечаю я.
– В джинсах?!
– А в чем еще? – Пожимаю плечами.
– У тебя же есть брюки.
– Так эти джинсы почти как брюки. И даже черные!
– С дырами на коленях. – Вздыхает она. – И вот это что? Внизу.
Я опускаю взгляд на необработанные края брючин, с которых свисают нитки.
– По-моему, тут все в порядке.
– Ты ведь не на рок-концерт собрался.
– Мам, – стону я, – там все равно в первых рядах встанут отличники, а на меня никто не обратит внимания.
– Никита. – Вздыхает мать.
Судя по опущенным плечам, она сдается.
– Это всего лишь линейка. – Торжествую я. – Полчаса позора, и все свободны!
– Букет, хотя бы, возьмешь?
– Конечно. – Морщусь я.
– Молодец. – Примирительно говорит она, и тут до нее доходит, что это был сарказм. – «Конечно» в смысле…
– Конечно, нет, мам. – Я протискиваюсь мимо нее к лестнице и сбегаю вниз. – Какой старшеклассник в здравом уме потащится в школу с веником?
– Воспитанный! – Бросает мать мне в спину.
– Ха, это уж точно не про меня!
Сунув телефон в карман, и натянув на голову кепку, я выхожу из дома. Можно обогнуть кусты и пройти по асфальтированной дороге вверх, чтобы выйти прямиком к дому Лёли, не запачкав при этом кроссовки, но мне лень. Срезав путь через заросли акации, я выбираюсь к ее крыльцу.
– Блин! – Взвизгивает Алёнка
