быть старше меня больше чем на два-три года. — Это неуместно.
Я испускаю долгий, раздраженный вздох. Я так устала от того, что мне говорят, что уместно, а что нет. Я чувствую, что вся моя жизнь была перечеркнута этим одним глупым словом. Но на самом деле у меня нет другого выбора, кроме как подчиниться. Хосе не стал бы тащить меня обратно в мою комнату, он бы не посмел, но он мог бы пойти за моей матерью… или, что еще хуже, за моим отцом. Я не могу представить себе ярость моего отца, если бы его прервали посреди важной встречи из-за того, что я проявляю непослушание, чего я обычно очень стараюсь избегать.
Бунту нет места в моей жизни. Но в последнее время, когда надо мной навис призрак брака, я чувствовала себя более загнанной в ловушку и беспокойной, чем когда-либо. Я слышу тиканье часов, предупреждающих меня о том, что время на исходе, что все мои шансы на что-либо, кроме именно той жизни, которая была запланирована для меня, уменьшаются.
— Хорошо, — огрызаюсь я, откидывая назад свои длинные черные волосы с таким видом, которого на самом деле не чувствую. То, что я чувствую, это поражение, но я не хочу показывать этого. Если такова моя жизнь здесь, с моей семьей, то насколько сильнее я буду чувствовать себя в ловушке, когда буду со своим мужем? Насколько меньше свободы мне будет предоставлено?
— Давай, Елена, — зову я, видя разочарованное лицо моей сестры. — Мы посидим в моей комнате, пока папа не закончит со своей встречей. Я покажу тебе новую книгу, которую я купила.
Она поджимает губы, но кивает, проталкиваясь мимо Хосе, чтобы присоединиться ко мне, и мы направляемся обратно к стеклянным двойным дверям, которые приведут нас обратно в особняк. Она не смотрит на него так, как смотрела я, и мне интересно, что моя сестра думает о своих собственных перспективах замужества в будущем. Мы никогда не говорим об этом точно так же, как не говорим о смерти нашей бабушки или об опасности, исходящей от соседних картелей. Некоторые вещи слишком расстраивают, чтобы о них говорить, поэтому мы притворяемся, что они никогда не произойдут. Долгое время я относилась к своему будущему бракосочетанию примерно так же. Но быстро становится невозможно не думать об этом.
Следующие несколько часов мы с Еленой проводим в моей комнате, читая, болтая и глядя в окно, гадая, когда же нам снова разрешат побродить по дому и территории. Кажется, прошла вечность, и я задаюсь вопросом, что же, черт возьми, может занимать так много времени на обычной встрече. Пока, наконец, не раздается сильный стук в мою дверь, и я не открываю ее, чтобы увидеть стоящего там Хосе.
— Мисс Изабелла, — говорит он, его голос холодный и ровный. — Ваши родители хотели бы видеть вас внизу.
НАЙЛ
Чертовски ненавижу больницы. В последний раз я был в одной из них, когда мой отец умирал от рака, спустя много лет после смерти моей матери. Это было одно из самых мучительных переживаний в моей жизни. Мне повезло, что у меня были хорошие отношения с моим отцом, седовласым, практичным стариком, который всю свою жизнь проработал на заднем плане у ирландских королей и в результате добился достаточно многого для себя. Он завещал мне дом после своей смерти — старый двухэтажный дом с серой черепицей, в котором я вырос ребенком, в комплекте с участком земли площадью около пол акра и качелями, все еще висящими на дереве перед домом. Этот дом для того, чтобы жить семьей, и именно поэтому я сохранил свою квартиру в центре города, вместо того чтобы переехать сюда. Мне казалось неправильным болтаться в нем холостяком, прямо противоположном тому, чего хотели для меня мои родители. Они часто уговаривали меня остепениться, найти хорошую женщину и завести для них пару внуков. Даже после смерти моей матери мой отец продолжал поощрять то же самое. Но я не из тех мужчин, которые остепеняются, и у меня никогда не получалось привлекать симпатичных женщин, о чем особенно свидетельствует мой недавний послужной список. Жена и дети мне не светят. Я грубый человек, боец и защитник интересов одного из двух братьев, которые возглавляют орден ирландских королей здесь, в Бостоне, и это не тот человек, который ведет жизнь, достойную этого старого дома с серыми стенами.
Вот почему я чувствую себя совершенно не в своей тарелке в этой больничной приемной, сидя с Лиамом Макгрегором, моим лучшим другом с тех пор, как мы оба были детьми, я на несколько лет старше его. На самом деле, он больше, чем друг. Больше, чем мой работодатель. Мы братья во всем, кроме крови, и долгое время я был всем, что у него было. Затем он встретил Анастасию Иванову, балерину с тяжелым прошлым и еще более тяжелым настоящим, которую нужно было спасать, и он сделал именно это. Он влюбился в нее, рискнул всем ради нее, и это привело нас сюда… в стерильную больничную палату ожидания, в то время как у нее начались роды их первенцем.
— Я должен быть там. — Лиам сжимает колени руками, костяшки его пальцев белеют. — Я не должен был оставлять ее. Что, если что-то случится? Что, если…
— Полегче, чувак. — Я похлопываю его по плечу, делая все возможное, чтобы успокоить его, несмотря на то, как неуютно мне от всего этого, больниц, младенцев. — Врачи сказали, что ей нужно немного отдохнуть. Это нелегкие роды, но они сказали, что ей ничего не угрожает. Ей просто нужно немного отдохнуть, а потом они позовут тебя обратно.
Лиам сжимает губы, пока они тоже не белеют.
— Я не могу потерять ее, — бормочет он. — Не после… не после всего, что произошло. Она такая хрупкая…
Он не ошибается. Хотя у нее стальной стержень, она многое пережила и многое с ней случилось, Ана хрупка как физически, так и эмоционально. Никто ни в коей мере не винит ее за это, но беременность не давалась ей легко. Все только усугубило тем, что ребенок, которого она носит, не принадлежит Лиаму по крови, а является ребенком человека, который купил ее и держал как домашнее животное в течение нескольких месяцев, прежде чем Лиам смог ее разыскать.
Лиам клянется, что ему все равно, но в данный конкретный момент, я уверен, нелегко не ненавидеть человека, который сделал это с ней.
— Я
