я сыплюсь.
Как так выходит, что ближе его нет? Что в самые сложные моменты — всегда рядом именно он. Ну как же так, любви-то не случилось. Лишь расчет и голое раздражение.
— Она была здоровой, — произносит Максим. — С большими темными глазами и беззаботной улыбкой. — Он поворачивается к врачу: — Ну что там?
— Все-таки едем в операционную, — цокает тот языком. — Больше ждать не рекомендую, девочка опять повернулась, не хочет опускаться. — Доктор снимает перчатки и командует акушерке: — Готовимся быстро!
Время останавливается.
— Я помню, что вы модель и что вам важно сохранить живот, но…
— Вы шутите? Дочку спасите! — кричу я. Хватаю Максима за руку.
— Зашью максимально аккуратно. Шов будет почти незаметным.
— Максим… — Я сжимаю его ладонь изо всех сил. — Максим, пожалуйста, будь с ней. Максим, я умоляю тебя. Она родится, не оставляй. Ей будет страшно.
Наши глаза встречаются. Впервые за… не знаю сколько времени. Мы смотрим друг на друга, и мне плевать, что он думает и на какую бездомную я похожа. Я требую от него клятвы. Не отпускаю до тех пор, пока он не сжимает в ответ.
— Я тебе обещаю.
— Позаботься о ней.
Я паникую. Сквозь шум и кипеш слышу, как Максим говорит:
— Я останусь на операцию. Что для этого нужно?
Наверное, в такие моменты обиды остаются позади. Пусть сквозь зубы, но мы дали клятвы поддерживать друг друга в горести, и мы их исполняем. Если бы он попал в беду, я бы сделала то же самое. Была бы рядом столько, сколько потребуется.
Максим держит за руку, пока меня перевозят в операционную. Он рядом, когда подключают наркоз, рядом, когда я отрубаюсь, точно зная, что он не уйдет. Никакая сила его сейчас с места не сдвинет: ни люди, ни магия.
Он встретит нашу девочку.
* * *
Голова чугунная.
Кое-как, согнувшись пополам, я шаркаю к палате. Медсестра сказала, что дочка спит, мне ее принесут попозже, но разве можно дождаться? Как только смогла встать, сразу пошла. Хочу увидеть. Погладить. Может быть, даже… поцеловать?
Иду медленно, сил совсем нет. Отделение, где детки, этажом ниже, благо лифт работает. Ступеньки я бы сейчас не одолела.
Нужный номер палаты. Я открываю дверь и вижу… мужа. Он сидит в кресле в той же зеленой хирургичке, что был на родах, и держит на руках сверточек.
Чуть не падаю. Для меня было шоком проснуться и обнаружить, что живота нет. Я… все пропустила, никак осознать не могу, что родила ребенка.
Такая тишина в ушах, словно мир замер. Вот она. Вита. Девочка моя.
Не верю. До сих пор поверить не могу. Волоски дыбом, дрожу от эмоций — их много так! Я путаюсь, захлебываюсь.
Максим большой мужчина, высокий, и сейчас, когда держит в руках нашу дочку, кажется просто огромным. Она… такая крошечная. Он поднимает глаза, я хватаюсь за косяк.
— Это она? Можно… мне? — шепчу.
Муж отвечает не сразу. То есть не мгновенно. И эта секунда тишины повисает в воздухе страшным кошмаром. Словно ответ на вопрос может быть и отрицательным. Словно всё… в моих руках.
Максим произносит:
— Конечно, Аня. — Неспешно поднимается. — Присаживайся. — Улыбка трогает его губы. — Она… настоящая красавица. Не могу выпустить из рук.
В груди больно. Так больно, что дышать не могу. Максим помогает присесть, устраивается рядом и показывает доченьку. Маленькую и самую красивую девочку на свете! Я так робею, что не сразу беру ее на руки. Но влюбляюсь с первого взгляда. Неужели это чудо — мое. Это она сидела у меня в животе, это я ее создала. Такие губки крошечные, носик… глазки закрыты, Вита сладко спит.
Максим рассказывает, как кормил ее из шприца.
— Медсестра сказала не держать на руках, но как же не держать? Я пробовал положить, она занервничала. Вот и сидим.
А я смотрю на Виту, на крошку свою. Не могу поверить, просто не могу поверить, что все позади.
— Она покушала, да? — выдыхаю.
— С аппетитом, — кивает Максим.
Снова вдребезги. Всегда так.
Вита открывает ротик и широко, сладко зевает. Живая куколка.
Время идет, и я, наконец, осознаю, что муж не собирается отчитывать меня за ранние роды. Поэтому не обвиняю его в том, что сам до них и довел. Мы оба… идем на мировую?
— Ты хочешь поговорить? — спрашиваю по-доброму.
— Попозже обязательно, — отвечает он как всегда спокойно.
Качаю головой. Сейчас. Хватит молчания. Я набираюсь смелости и выпаливаю:
— Как твоя интрижка?
— Закончена.
— Тогда… если хочешь, можешь вернуться домой.
Примерно шесть месяцев спустя
Мой муж наполовину цыган. В нем много светского. Наверное, больше, чем в ком бы то ни было: он посещал элитные школы, учился в престижном вузе у лучших преподавателей. Его друзья и подруги из современного, знакомого мира. Но, видимо, некоторые вещи передаются на генетическом уровне и не поддаются трансформации. Он такой, какой есть, и глупо верить, что я когда-нибудь смогу изменить хоть что-то в этом человеке.
Я приехала в столицу наивной глупышкой и с разбегу влетела в клан Одинцовых. Семья мужа — как маленькая сплоченная община, где все друг за друга, где близкие регулярно общаются, видятся и живут по негласным правилам. Община, где нет секретов и тайн. И где самое страшное наказание — отлучение.
Соблюдай законы — и все у тебя будет. Поддержат, помогут, не дадут в обиду, что бы ни случилось. Ты только… соблюдай эти правила.
Чего бы это ни стоило.
* * *
— Вот эта фотография хорошая, — говорю я подруге. — Видно, что ты поработала. И здесь. Вот эти две нормас, остальные, прости, не нравятся. Не хочу тебя расстраивать, но ты сама просила честное мнение. Я бы их не купила.
Диана смотрит на экран ноутбука, моргает, борясь с желанием расплакаться. Она тоже из Упоровки и приехала покорять столицу по моему примеру. Вообще, после моей свадьбы с депутатом многие девочки бросились менять свою жизнь. Я никого не собиралась вдохновлять, просто так вышло.
— Смотри. Бренду не интересно, как именно ты получилась, — объясняю. — Им вообще до тебя нет дела. Единственное, что имеет значение — продала ты товар или нет. Попала ли в нужный образ? Вот здесь ты очень миленькая, но это фото для анкеты на сайт знакомств, акцента на губах нет. А тебе нужно было продать блеск. Поэтому и отказ.
— Я не понимаю. Покажи. Фух… Давай три кадра, как бы Аня Февраль продала этот блеск.
Я смеюсь, доедая салат.
— Прямо сейчас? —
