ГЛАВА 2: ИЛЛЮЗИЯ КОНТРОЛЯ
АЛЕКСАНДР
Мои глаза распахиваются от мягкого света рассвета, проникающего сквозь тяжелые шторы. Я лежу в своей огромной кровати, королевского размера, подходящей для того, кем я являюсь.
Простыни из тончайшего египетского хлопка, стены украшены произведениями искусства, которые стоят больше, чем большинство людей зарабатывают за всю жизнь. Моя спальня столь же обширна, сколь и роскошна. Это часть особняка, который служит одновременно моим домом и неофициальным штабом наших операций в Братве.
Рядом со мной, едва шевелясь, лежит женщина. Ее кожа красивого оттенка красного дерева. Красные шелковые простыни облегают ее фигуру. На мгновение я позволил своим глазам остановиться на ней, любуясь изгибом ее спины, изящной линией шеи. Но только на мгновение. Сентиментальность — это слабость, которую я не могу себе позволить.
Я соскальзываю с кровати, не заботясь о том, разбужу ли я ее, и хватаю одежду. В большой ванной комнате с мраморным полом и душем, в котором легко поместились бы пять человек, я встаю перед раковиной. Я включаю кран, даю ему поработать несколько секунд, а затем обрызгиваю лицо ледяной водой.
Это тщетная попытка очистить мысли, смыть навязчивый звук взведенного несколько недель назад курка. Сергей. Мой друг. Человек, которого я вынужден был убить.
Отголоски того выстрела звучат в моей голове так, словно это случилось вчера. Я чувствую тяжесть пистолета в своей руке, слышу оглушительный взрыв, вижу его глаза, из которых уходит жизнь. Предатель до конца, но человек, которого я когда-то называл братом.
Мои руки хватаются за край раковины, костяшки пальцев побелели. Во внезапном порыве гнева и необходимости выплеснуть эту внутреннюю муку мой кулак летит вперед, сталкиваясь с зеркалом. От удара оно разбивается вдребезги, осколки стекла падают в раковину и на мраморный пол. Моя рука порезана, капли крови смешиваются с разбитым зеркалом.
— Черт! — Я смотрю на разрушения, мое отражение теперь раздроблено, искажено в осколках стекла, каждый осколок отражает разные части меня. Безжалостный лидер, преданный друг, защитник гребаного ребенка.
Грудь сдавливает. Не от боли в руке, а от чего-то более глубокого, того, что я похоронил так далеко внутри, что оно редко показывается. Сожаление? Нет, сожаление… это для слабых. Возможно, это осознание того, что, несмотря на всю мою силу, весь мой контроль, есть вещи, которые даже я не могу изменить.
На тумбочке в ванной пищит мой телефон, на экране высвечивается сообщение. Это от Дмитрия, скорее всего, сообщение о нашей новой ситуации с ребенком.
Ублюдки не могут ничего решить без моего одобрения.
Я включаю и смотрю на кран, смывая кровь с руки. Я быстро обматываю ее полотенцем, морщась от жжения, но ценя резкую ясность, которую приносит боль. Я попрошу кого-нибудь убрать этот беспорядок, зашить руку и заменить зеркало. Физические шрамы заживут, они всегда заживают. Что же касается шрамов внутри меня, то это всего лишь еще один слой брони в жизни, пронизанной битвами. Это еще один день, еще одно испытание, и нравится мне это или нет, но ребенок теперь часть этого гребаного мира.
Я справлюсь с этим, как всегда.
Слова "Няня пришла, Алекс. Спускайся вниз", — высвечивается на экране моего телефона, и я чувствую, как внутри меня закипает раздражение еще до того, как я разблокирую экран снова. Няня? Неужели Дмитрий и Ник сошли с ума? В мире, где доверие скудно, а предательство дешево, пригласить в дом незнакомца, это то же самое, что нарисовать мишень на всех наших спинах. Особенно когда за каждым углом таятся враги вроде синдиката Разговорова.
Не теряя ни минуты, я натягиваю брюки и туфли, засовываю телефон в карман черных брюк, натягиваю чистую белую рубашку и спускаюсь по лестнице. Мои ботинки издают тяжелый, решительный звук при каждом шаге, отдаваясь в огромных коридорах, отделанных темным деревом и освещенных стратегически расположенными бра. Мой взгляд уже ищет, оценивает, судит.
И вот она стоит — новая так называемая няня. На первый взгляд она кажется до боли обычной. Каштановые волосы, затянутые в небрежный хвост, зеленые глаза, которые кажутся слишком любопытными для их собственного блага, и одежда, которая говорит о том, что она молода и наивна. Лет двадцать, наверное. Ее руки сцеплены перед собой, и она смеется над какими-то пустяками, которые говорит Дмитрий. Пустышка, свисающая с ее запястья, — единственное, что выдает в ней няню, а не обычную девушку.
Я рассекаю пространство между нами, мой взгляд устремлен на Дмитрия.
— Что это за хрень?
Улыбка Дмитрия сменяется чем-то принужденным, что я сразу же узнаю. Это та самая улыбка, которую он носит с тех пор, как началась вся эта история с Алиной.
— Наша няня, Эмма. Для нашей племянницы, Алины. Она приступает к работе сегодня.
А, племянница. Это лучшее, что он смог придумать?
Девушка, Эмма, делает смелый шаг ко мне и протягивает руку.
— Здравствуйте, сэр, меня зовут…
— Мне плевать, кто ты такая, — резко оборвал я ее, глядя ей в глаза, пока протянутая рука не упала на бок. — Ты уходишь. Сейчас же.
Ник, похоже, забавляясь, закатывает глаза и прислоняется к дверному косяку.
— Нет, она не уходит. Она остается. Может, тебе и наплевать на то, что случится с Алиной, но некоторым из нас не наплевать. Так что, если у тебя есть какие-то проблемы, советую тебе с ними покончить. И побыстрее.
Я перевел взгляд с фальшивой ухмылки Дмитрия на обеспокоенное лицо Эммы и, наконец, на вызывающий взгляд Ника. Мне это не нравится, ни капельки, но если они думают, что я позволю какой-то незнакомке подвергать нас опасности, не присматривая за ней, то они еще глупее, чем я думал.
— Ладно, — выплюнул я, не сводя глаз с Ника. — Но, если что-то случится, это будет на твоей совести.
Дмитрий выпроводил девушку из комнаты, как всегда, изображая непревзойденного джентльмена. Теперь остались только мы с Николаем.
— У меня есть это. — Ник поднимает папку, зажатую под мышкой, полуулыбка играет в уголках его губ. — Мы проверили ее прошлое, провели тщательную проверку, и мои люди хорошо поработали.
