лице появляется недоумение. — Ты почувствовал удовлетворение, отомстив моему отцу? Если да, то тоже спешу тебя огорчить: я не оружие для мести. Моему отцу на меня плевать. Даже если ты убьёшь меня, он не будет горевать. Если ты женился на мне только для того, чтобы унижать и издеваться, знай: кроме меня никто не будет страдать от этого.
— Не пытайся вызвать жалость! — Дамир схватил меня за предплечья, без особого усилия поднял с кровати и начал трясти, как тряпичную куклу. — Вы, Умаровы, лживые существа! Я не верю ни единому вашему слову! — Он наклонился ближе, сверляя меня гневным, но в то же время злорадствующим взглядом, и почти в губы произнёс: — А идея постоянно измываться над тобой мне очень даже нравится. Как я сам не додумался до этого? — В этот момент мне показалось, что он вдыхает мой запах. — Но тебе повезло, — Дамир отстранился от меня, — я не собираюсь тратить свою жизнь на то, чтобы терпеть твоё присутствие. К тому же наш брак недействителен.
— Недействителен?
Я уже не знала, что именно чувствовать от этого заявления: шок, смятение, облегчение или удивление. Душа, казалось, совсем потеряла свою чувствительность.
— Я заплатил сотруднику ЗАГСа, чтобы регистрация была фиктивной. Завтра наше заявление автоматически аннулируется, — с злой усмешкой произнёс он. — Так что ты свободная женщина.
— Свободная женщина, — повторила я словно какое-то разрешение на то, чтобы покинуть это место. Ноги казались ватными, но все же двинулись в сторону двери. Я опустила голову, не в силах больше смотреть ему в глаза. Это не было ни болью, ни стыдом — это было простое, безразличное холодное ощущение. Пустота. Я даже не была замужем за этим человеком, который использовал меня как тряпку, туалетную бумагу. Он вытер об мою душу свое дерьмо.
Проходя мимо Дамира я остановилась и, не поднимая головы, спросила:
— Твоя сестра… она жива?
Сама не знаю, почему в этот момент я подумала о ней. Может, потому что её судьба показалась мне близкой, и я хотела услышать подсказку о том, что теперь делать мне со своей жизнью.
Мой вопрос оказался как красная тряпка для быка. Дамир снова схватил меня за руки, толкнул к стене и прижал к ней всем своим телом. Его горячее дыхание сразу же обдало моё лицо. От него несло жаром.
— А как ты думаешь? — прошипел он. — Захочет ли человек жить после всего этого? Но Мариам оказалась сильной. Она нашла в себе мужество и решимость пойти против твоего отца, этой мрази. За то, что она написала на него заявление, обвинив в изнасиловании и убийстве наших родителей, её отправили в психушку. И даже там они не смогли сразу её убить. Моя сестра до последнего боролась за свою жизнь.
От каждого его слова мне становилось все страшнее и страшнее. И этот страх вселял не он, а пугающая своей жестокостью правда об отце. Разве может человек придумать такое о своей семье? Моё сердце подсказывало, что все, что я услышала этим вечером — чистая правда. Я ощутила сильное желание увидеть маму. Но прежде чем отправиться к ней, мне нужно встретиться с отцом. Я должна посмотреть ему в глаза и задать один единственный вопрос:
«Ты’ убил маму?»
Но мой отец никогда не ответит на этот вопрос. Придя домой, я обнаружила его в кабинете с простреленной головой. На полу у кресла лежал именной пистолет, подаренный другом, полковником УВД, а на столе, впитав кровь, валялись подписанные им бумаги, те самые, что лишили его всего.
В этот момент я поняла, что мой отец оказался слабым человеком. У него не было ни мужества, ни решимости, как у Мариам. Я не хотела быть такой как он и, несмотря на безмерную тоску по маме, безумному желанию встречи с ней, решила быть сильной. Мысль о самоубийстве оставила меня. И как бы ужасно это не звучало, смерть отца вызвала у меня чувство облегчения, пробудив желание жить дальше.
Я не знаю, как Дамир воспринял новость о смерти отца. Я больше его не видела. Он выполнил своё дело, разорил компанию и исчез. С тех пор я ничего о нём не слышала. Дом, который он оформил на моё имя, я продала, а вырученные деньги перечислила в благотворительный фонд. Я не удержалась и написала об этом на его странице в Фейсбуке, но Дамир так и не ответил. Его страница была неактивна некоторое время, а затем вовсе удалена. Он никогда не узнает, что деньги я внесла от имени его погибших родителей и сестры.
Несмотря на всё, что произошло со мной, я нашла в себе силы простить Дамира, простить отца и простить саму себя. Я не знала, за что именно прощать себя. Может быть, за то, что я дочь человека, причинившего столько горя семье Дамира. Всё, что я могла сделать для этих людей, — это читать мольбу за их души, посещая мечеть по пятницам.
До моего совершеннолетия моим опекуном стала тётя Асель. Из-за небольшой разницы в возрасте, всего 15 лет, мы были скорее подругами, чем тётей и племянницей. Иногда я даже представляла её знакомым как свою сестру. У Асель не было своей семьи, а переехав к ней, её семьей стала я.
Восемь лет спустя
— Мур, мур, мур, кто это у нас тут такой красивый и соблазнительный? — прозвучал тихий шепот любимого голоса, а через секунду я почувствовала легкое прикосновение желанных губ к своей шее и уже ставший родным запах мужского одеколона. Хитрый кот! Опять подкрался незаметно.
— Твоя киса, — шепчу в ответ, расплываясь в улыбке. — И она очень по тебе соскучилась, — я наклоняю голову в сторону, предоставляя больше пространства для поцелуев.
— Котик тоже очень сильно соскучился по своей кисе, — шепчет Ринат в ухо, облизав его. — Из аэропорта сразу сюда, чтобы получить заряд бодрости на целый день, — с этими словами он жадно присосался к шее.
— Ринат! — пытаюсь отстраниться. — Не хватало ещё засосов на видном месте! На груди до сих пор не отошли, — возмущаюсь всерьёз.
Пока Ринат встречался в Астане с новым инвестором, я проводила время с подругами в сауне. Разумеется, синие пятна на груди, ключицах и даже на животе не остались незамеченными. Более того, они стали предметом стеба и нездоровой фантазии подруг, голодных до мужской ласки. Одна из них, хотя и глубоко замужем, как говорит сама, находится на стадии «приелись друг другу», а другие все еще в активном
