– Бизнес есть бизнес, Бесс, и я выплачу тебе этот гонорар.
– Хорошо. Но, может быть, лучше прислать тебе счет?
– Ни в коем случае! Подожди здесь.
Майкл вышел в комнату, где стоял чертежный стол, оставив ее дожидаться. Она смотрела ему вслед, натягивая перчатки поплотней. Потом достала из сумки блокнот, еще какое-то время понаблюдала за ним, потом пошла в комнату с письменным столом, где он выписывал чек.
Фотография по-прежнему стояла на столе. Она смотрела на нее через его плечо и спокойно сказала:
– Чудо какое они были в этом возрасте. Правда?
Майкл перестал писать, взглянул на фото, вырвал чек из книжки и только потом повернулся к Бесс. Он окинул ее взглядом и снова повернулся к фотографии.
– Да, правда.
В комнате повисла тишина, пока они рассматривали фотографию их сына и дочери, сделанную в то беззаботное время. Его взгляд вернулся к Бесс, и ее щеке стало горячо, как от ожога.
– Майкл, я… – С трудом подбирая слова, испытывая горечь оттого, что собралась сказать, она посмотрела на него. – Я была у мамы в воскресенье. Мы поговорили с ней.
Бесс замолчала, ожидая, что он скажет, но он тоже молчал.
– Я рассказала ей, как мне трудно опять тебя видеть, и она объяснила, что это потому, что встреча с тобой заставляет меня посмотреть на себя и на свою вину другими глазами. – Он по-прежнему молчал, а она, сжав в руке блокнот, заставила себя продолжать:
– Я думаю, что должна просить у тебя прощения за то, что настраивала детей против тебя.
Что-то промелькнуло в его глазах, может быть, быстро подавленный гнев. И, хотя он вроде бы не шевельнул ни одним мускулом, казалось, он весь напрягся, не отрывая глаз от Бесс.
Она рассматривала свои перчатки.
– Клянусь, что я не буду этого делать в дальнейшем – смешивать бизнес и личное, но это тревожило меня сегодня. Когда я увидела их фотографию здесь, то поняла… ну, что ты тоже любишь их и что тебе было тяжело без них.
Она снова встретилась с ним взглядом.
– Прости меня, Майкл.
Он немного помолчал и прохрипел:
– Я ненавидел тебя за это. Ты знаешь.
Бесс перевела взгляд на чертежный стол и ответила спокойно:
– Да, знаю.
– Почему ты это делала?
– Потому что мне было больно и я считала, что ты меня предал.
– Но дети не виноваты, это совсем другое.
– Сейчас я это понимаю.
Они молча смотрели друг на друга, пока тишина не стала невыносимой.
– Мама еще кое-что сказала.
И опять Майкл ждал, пока она боролась с собой, набираясь мужества продолжать.
– Она сказала, что, когда я вернулась в колледж, ты передвинулся на последнее место в моих приоритетах, потому и нашел другую женщину, На его лице ничего не отразилось, она спросила:
– Это так, Майкл?
– А как ты думаешь?
– Я тебя спрашиваю.
– Я не собираюсь отвечать. Не вижу смысла. Поздно.
– Значит, это правда.
Он протянул ей чек.
– Спасибо, что пришла, Бесс. Мне пора в офис.
Ее щеки горели. Она взяла чек.
– Мне очень жаль, Майкл. Я не должна была говорить об этом сегодня.
Она прошла впереди него в прихожую. Он открыл перед ней дверь, но передумал и снова закрыл.
– Зачем вообще ты все это сказала, Бесс?
– Не знаю. Последнее время я не понимаю сама себя. Между нами осталось так много невысказанного, во мне живут все эти ужасные эмоции. Наверное, мне как-то нужно было от них избавиться – раз и навсегда. Видно, для этого и существует прощение.
Его глаза не отрывались от ее глаз. Он кивнул:
– Хорошо. В общем-то это честно. Извинения принимаются.
Она не улыбнулась. Не смогла. И он не смог.
Он дал ей образец ковра и проводил до лифта, держась от нее на почтительном расстоянии, нажал кнопку. Двери открылись тут же, пока он еще произносил:
– Спасибо, что пришла.
Бесс вошла в лифт, повернулась, чтобы вежливо улыбнуться, но он уже шел по коридору к квартире. Двери лифта закрылись, она поехала вниз, размышляя, улучшились или ухудшились их отношения после ее признания вины.
Рэнди Куррен плюхнулся в кривобокое кресло-качалку и стал искать в кармане пиджака мешочек с травкой. Было одиннадцать вечера, и матери Берни, как всегда, не было дома. Она работала выездной официанткой по обслуживанию коктейлей, и поэтому почти все вечера квартира была полностью в их распоряжении. Радио было настроено на «Ситиз-97». Берни сидел на полу с электрической гитарой на коленях. Рэнди знал Берни Бертелли с восьмого класса, когда тот переехал в их город после того, как его родители тоже развелись. Они вместе выкурили уйму травки.
Квартира Берни была самой настоящей трущобой. Пол горбился, на стенах висели дешевые пластмассовые безделушки. Драный ковер цвета детского поноса выглядел хуже собачьей подстилки для двух старых псов Скиппера и Бина, которым разрешалось в этом доме все что угодно. Сейчас обе собаки валялись на софе, которая когда-то, в свои лучшие годы, были обита дешевым нейлоном, а сейчас кое-как прикрыта цветным куском материи с жирными пятнами и отпечатками грязных контуров собачьих тел. Журнальные столики едва держались на сломанных ножках, старые занавески провисали на крючках. Около одной из стен громоздились до потолка пивные банки. Венчающая пирамиду банка, прислоненная к грязному кафелю, была поставлена туда самой миссис Берни.
Рэнди никогда не садился на софу, даже пьяный или под кайфом. Он никогда не был настолько пьян или до такой степени накурившимся! А всегда садился на зеленое кресло-качалку, которое было настолько кривым, что, казалось, перенесло инсульт. Сломанные пружины на сиденье были прикрыты вытертым ковриком, чтобы они не впивались в задницу, на ручках – следы от затушенных сигарет.
Рэнди нашарил в кармане мешочек с травкой и маленькую трубку на одну затяжку. Время цигарок кончилось. Кто теперь может себе их позволить?
– Это дерьмо становится дорогим, – сказал он.
– Да-а. Сколько ты отдал?
– Шестьдесят баксов.
– За четверть?
Рэнди пожал плечами.
Берни присвистнул:
– Ну, старик, это хотя бы хорошее дерьмо?
– Самое лучшее. Посмотри… Почки.
Рэнди открыл мешочек.
Берни наклонился посмотреть поближе и сказал:
– Почки… у-у, как ты сумел?
Все знали, что лучше почек ничего не бывает: ни листья, ни стебли, ни семена. Их можно плотно набивать и иметь такой кайф всего от нескольких затяжек!
Рэнди набил свою трубку, с сожалением вспоминая время, когда можно было оторвать кусочек папиросной бумаги, свернуть цигарку, которой хватило было на несколько человек, и передавать ее по кругу. Он один раз видел парня, который мог скрутить такую одной рукой. Он и сам пробовал так делать дома, но больше рассыпал, чем закрутил. Поэтому он научился это искусно делать двумя руками, что само по себе уже считалось шиком среди тех, кто курил травку.
