Mon coeur, mon amour, mon amie[21],
Покажи мне красоту любви!
Низкий голос мелодично звенел между домами.
— Хорошо поет! — как ни в чем не бывало заметил Гейб, словно мы слушали эту песню по радио.
Я злобно уставилась на него.
Под Гийомом стояли четыре пожарные машины, у одной из которых была поднята лестница. Пожарники глазели на певца, но никто ничего не предпринимал.
— Да снимите же его оттуда! — крикнула я скорее себе, чем окружающим.
— Франция, что поделать! — весело сказал Гейб. — Pompiers[22] будут стоять там всю ночь, пока кто-нибудь не отдаст им приказ.
— А если он упадет?!
— Что ж, будет отличный пиар альбома, — ответил он.
Я развернулась.
— Да что с тобой?! Гийом может пострадать!
Гейб слегка удивился и положил руку мне на плечо.
— Эмма, я уверен, с ним все будет хорошо. У него всегда так. Он обожает представления. Успокойся.
Я смерила Гейба злым взглядом и стряхнула его руку.
— Иди к остальным журналистам.
Я подошла к офицеру полиции, который сдерживал толпу у начала улицы.
— Здравствуйте, — вежливо сказала я. Он мельком взглянул на меня и нахмурился, — Я агент по печати и рекламе Гийома Риша. Можно пройти?
— Comment? — грубо переспросил полицейский.
Черт, он не знал английского!
— Мм, я агент по печати и рекламе. У Гийома Риша, — медленно повторила я, не сводя глаз с полицейского.
Тот ничего не понял.
— Comment? Je ne parle pas anglais.
Отлично. Я встретила единственного парижанина, который не знал даже основ английского языка. Повезло так повезло!
— Ладно, — сказала я, вспоминая то немногое, что успела выучить по-французски. — Je… э-э… amie.
— Vous кtes une amie de ce fou? — медленно проговорил полицейский, видимо, уточняя, кем я прихожусь Гийому.
Жаль, я понятия не имела, как будет по-французски «агент по печати», потому что вовсе не считала себя подругой полоумного рокера.
— Oui, — уверенно ответила я.
Полицейский рассмеялся, покачал головой и что-то быстро сказал по-французски. Я не поняла. Тогда он по вторил по-английски:
— Вы не идти. Очень много девюшка.
— Нет-нет, не подруга, — попыталась возразить я. — Я его агент по печати! — При всем желании я не смогла бы назвать нужное слово, поэтому выбрало самое близкое по значению: — Э-э, journaliste.
Зря я это сказала: полицейский сразу же оттолкнул меня в сторону, бормоча что-то по-французски.
— Нет, погодите! — закричала я, сообразив, что меня волокут в толпу репортеров.
— И снова здравствуй, — раздался голос за моей спиной, когда полицейский вытолкал меня за угол.
Я оглянулась и увидела среди других газетчиков Гейба. Прекрасно, меня приняли за журналистку!
— Помочь? — спросил он, переводя взгляд с меня на полицейского.
— Да, — со вздохом ответила я.
Он улыбнулся — торжествующе, как мне показалось, — и уверенно заговорил с полицейским. Тот недовольно ответил. Гейб снова что-то сказал, после чего полицейский пожал плечами, взял меня за руку и повел прочь от толпы журналистов.
— Я сказал ему, что ты работаешь на Гийома и тебя надо отвести внутрь, к Поппи, — бросил Гейб напоследок.
— Спасибо, — выдавила я сквозь стиснутые зубы.
— Обращайся! — Он весело помахал мне рукой. — И поосторожней там, хорошо?
Полицейский провел меня сквозь толпу в вестибюль одного из домов, между которыми висел Гийом. Он ска зал что-то коллегам, и через минуту я уже шла по коридору в глубь здания. За углом стояла Поппи.
— Что тут происходит?! — спросила я.
Она вздохнула и посмотрела на потолок.
— Ну, есть хорошая новость: Гийом не нарушил никаких законов, так что его не арестуют. По-видимому, в Париже можно висеть вниз головой на тринадцатом этаже, и тебе никто слова не скажет.
— Конечно, можно, — буркнула я.
Поппи сухо кивнула.
— Плохая новость: он не откликается на просьбы пожарных, а сами они его снять не могут.
— О нет…
— Хуже того, — мрачно добавила Поппи, — Гийом и его друзья сами связывали веревки. Полицейские закрепили концы, но кто знает, надежно ли он привязан к канату? Вдруг канат не выдержит?
— Кошмар! — выдохнула я, — А ты пыталась с ним поговорить?
Поппи кивнула.
— Он меня не слушает, все время поет.
Я помедлила.
— Ладно, давай я рискну.
— Думаешь, у тебя получится?
— Мы вроде немного… сблизились, когда я вытаскивала его из Эйфелевой башни. Попытка не пытка.
Поппи пожала плечами и отвела меня к лифту, на котором мы поднялись на тринадцатый этаж. В коридоре было полно полицейских, пожарных и спасателей — все они слонялись без дела, потягивали кофе и курили. Если бы я не знала, что за окном на веревке висит человек, я бы решила, что попала на дружескую вечеринку.
Поппи провела меня в дальнюю комнату, где у окна собралось несколько полицейских. Вид у них был такой же беззаботный, как у тех, что толклись в коридоре. Можно подумать, им каждый день приходится спасать звезд висящих на тринадцатом этаже! У стены стояла кровать к спинке которой была привязана толстая веревка. Я прошла вдоль нее к окну и выглянула на улицу. Подвешенный за нога, Гийом весело распевал «Город света». Я покачала головой. Ненормальный!
Я проверила, надежно ли закреплена веревка, и, пока моя подруга беседовала с полицейскими, высунулась наружу, стараясь не думать о том, какая опасность грозит нашему подопечному. — Гийом! — позвала я.
Не удержавшись, я все-таки глянула вниз, и меня затошнило. Тринадцать этажей — это очень высоко. Вполне хватит, чтобы нашу звезду размазало по мостовой. В городе, где и десятиэтажного жилого дома не сыщешь, как умудрился Гийом найти два здания друг напротив друга, где его фокус мог оказаться смертельным?
Он медленно повернулся ко мне и какое-то время пытался понять, кто его зовет. Затем лицо Гийома расплылось в широкой улыбке.
— Эмма! — воскликнул он, словно я неожиданно застала его в студии звукозаписи, а не в воздухе на высоте тринадцатого этажа. — Ты приехала! Добро пожаловать! Присоединяйся!
Внизу раздалось бормотание — видимо, в толпе услышали, что Гийом прекратил петь и с кем-то разговаривает. На секунду мне стало любопытно, что сейчас думает Гейб, но я тут же выбросила эти мысли из головы. Да какая разница, что он думает? И вообще, почему в таком перепуганном состоянии я задалась именно этим вопросом?
Улыбка не сходила с лица Гийома. Я немного помолчала и вздохнула.
— Гийом… — устало заговорила я. — Что, черт возьми, ты там делаешь?
