– Мне нужны все подробности, – мы оба знаем, что Фил – компьютерщик от Бога, и вряд ли кто-то другой смог бы добыть нужную мне информацию в такие сжатые сроки.
– Анжелика греет свою *опу в Тайланде, на любимом туристами острове Пхукет. Умотала она туда ночным рейсом, и, угадай, с кем последним разговаривала?
– Спасибо, бро! Буду должен! – выцарапываю у Ваньки из рук распечатки и почти что душу его в благодарных объятьях. Уверен, что этого хватит, чтобы Петров сначала посерел, потом позеленел и отпустил Лизу, рассыпавшись в тысяче искренних извинений.
Глава 30
Александр
Всем нужен кто-то, кому не все
равно, вернемся ли мы домой.
(с) к/ф «Последний кандидат».
– Петрова позови, – бросаю младшему лейтенанту со смешным пушком над верхней губой и небрежно опираюсь на обшарпанный стол. За которым худая девчонка с огромными серыми глазищами на пол-лица пытается заполнить заявление. Черкает что-то, хмурится и грустно покусывает колпачок синей шариковой ручки, пока парень, сломя голову, несется исполнять мою просьбу-приказ.
В чем меня убедили годы ведения бизнеса, так это в том, что чем наглее ты кажешься окружающим, тем охотнее они перед тобою стелются. Лебезят, пытаются угодить и заглядывают в рот, уверовав в твое привилегированное положение. А морда кирпичом самым волшебным образом открывает практически любые двери, иногда даже губернаторские.
Появившийся в конце коридора высокий тощий капитан не вызывает у меня ничего, кроме приступа отвращения и желания свернуть набок треугольную челюсть. Но я держусь, двумя пальцами протягивая ему распечатки и скрещивая руки на груди.
– Чего ты хочешь? – набычившись, спрашивает мусор и сверлит меня уничтожающим взглядом.
– Истомину отпусти, дело закрой. Если, конечно, не хочешь резонанса, – четко и громко озвучиваю свои требования, чтобы нужный сигнал поступил-таки в крошечный мозг. – И запрос в аэропорт сделай, чтобы подтвердили вылет Калугиной за границу.
– На улице жди, – признав поражение, выплевывает Петров и, словно крейсер «Аврора», размашистым шагом пересекает коридор.
Под уважительное «оу-у-у» в исполнении летехи я скатываюсь по ступеням вниз и облокачиваюсь на блестящий черный бок скучающей по хозяину бэхи. Не удивлюсь, если мариновать меня будут часа два-три, потому что никто не любит, когда его тыкают носом в собственное же де**мо. Но служитель Фемиды решает не играть с судьбой, и уже через пятнадцать минут на выходе из отделения появляется растерянная растрепанная Лизавета.
Сканирует пустынный дворик, выхватывает нужные детали и нерешительно идет ко мне. В свободной серой толстовке с чужого плеча она выглядит еще более хрупко, чем есть на самом деле, и мне приходится давить неуместную жалость, потому что Истомина ее ой как не любит.
– Сашка, – она роняет на землю перетянутый бечевой сверток и утыкается носом мне в грудь. Дышит глубоко и мелко дрожит, хоть на улице и совсем тепло. Я осторожно глажу ее по спине, целую в макушку и путаюсь в ее отросших до плеч волосах, только сейчас понимая, что с души свалился огромный груз.
– Испугалась? – я помогаю Лизе забраться на пассажирское сиденье и не боюсь быть слишком заботливым: защелкиваю ремень безопасности, мажу губами по ее виску и захлопываю дверь. Шторм в груди постепенно утихает, но расчетливая тварь внутри меня по-прежнему требует наказать виновных.
– Ерунда, – храбрится Истомина, когда я падаю рядом и прогреваю мотор, но лишенное красок лицо вряд ли может меня обмануть.
– Калугина сейчас жарится под солнцем в Тайланде, если тебе интересно, – сообщаю девушке, выезжая из переулка и вливаясь в оживленное, несмотря на поздний вечер, движение.
– Сука! – на весь салон ругается Лизка, и я улыбаюсь, облегченно выдыхая. Колючей и боевой она нравится мне куда больше, чем ее испуганная бледная копия.
Как следует пройдясь по Анжелике и ее родословной, Лизавета ныряет в мой бардачок и с радостным воплем вытаскивает наружу бутылку припасенного для нее яблочного сидра. Легко скручивает пробку и пьет так жадно, как будто это последний алкоголь на Земле.
– Ну, что ты смеешься, а? Может, у меня стресс! – Истомина обеими руками прижимает к груди банку, очень напоминая ребенка, у которого пытаются отобрать любимую игрушку. Ну а я не могу сдержать искреннего громкого смеха, окрашивающего атмосферу в теплые радужные тона.
– Ты невероятная, – не отвлекаясь от дороги, веду ладонью по ее щеке, и все-таки возвращаюсь к серьезным вещам, о которых Лиза, я уверен, имеет право знать. – Как думаешь, с кем очень активно созванивалась Калугина всю прошлую неделю?
– С Аликом, – в Лизином тоне нет места и капле сомнений, как будто я рассказал ей о чем-то само собой разумеющемся, вроде таблицы умножения. Она ловит мои пальцы, переплетая их со своими, и снова доказывает, что я связался с умной взрослой женщиной: – я догадалась, Саш.
Истомина замолкает, откидываясь на спинку сиденья, подтягивает выше свободный воротник толстовки, и отстукивает по обшивке ритм льющейся из динамиков мелодии. Хриплым голосом она подпевает саундтреку из какого-то русского кинофильма, вторя незамысловатым строкам: «Знаешь, моя душа рваная – вся тебе! Пусть будешь лучше ты всегда пьяная, но ближе ко мне» (песня Rozhden «Знаешь» – прим. автора). Ну а я без сопротивления попадаю под ее очарование, невольно вспоминая посиделки с гитарой на детской площадке до самого утра.
– Сейчас чего-нибудь сообразим на скорую руку, – пропускаю Лизу вперед, щелкая выключателем, и жмурюсь от яркого света. Желудок убедительно просит домашнего борща или солянки, но, скорее всего, придется довольствоваться ветчиной, сыром и вчерашними отбивными.
– Сначала в душ. Смыть с себя к черту весь этот день! – Истомина ловко избавляется от верхней одежды и брезгливо отбрасывает чужие вещи в сторону, я же вынужденно сглатываю и отвожу глаза. Потому что мысли начинают течь в неправильное русло, приобретая опасную эротическую окраску, а голодавшую в отделении Лизку надо сначала накормить, прежде чем тащить в постель.
Истомина медлит как будто нарочно перед тем, как скрыться за полированной дверью с непрозрачным стеклом, ну а я шествую на кухню, борясь с желанием нагло вломиться в собственную ванную. Считаю от одного до десяти и обратно, воспроизвожу в голове условия пресловутого соглашения с немцами, бегло инспектирую содержимое холодильника и вытаскиваю наружу помидоры с огурцами и оливками. И пусть только Лиза скажет, что не любит греческий салат.
Спустя минут пятнадцать, она возвращается освеженная, раскрасневшаяся и закутанная в большое махровое полотенце, которое все время норовит сползти, открывая изящное загорелое плечо. Лизавета переминается с ноги на ногу, одергивает задравшийся край ткани и приближается ко мне, обвивая руками за талию и обдавая горячим дыханием спину.
– Меньшов никогда не нравился отцу, – негромкое признание нехило так тешит мое мужское самолюбие, и я записываю еще несколько очков в копилку Андрею Вениаминовичу. С которым мы сошлись с самого начала на почве общей любви к боксу, рыбалке и, конечно же, Лизе.
И пока я пытаюсь заправить оливковым маслом нарезанные овощи, Лизины тонкие пальцы скользят по животу, обрисовывают мышцы пресса, напрочь отвлекая от простой вроде бы задачи. Она теснее жмется ко мне, вынуждая чувствовать тепло ее тела даже сквозь полотенце, и окунает меня с головой в клубящийся туман желания. Так что я забиваю на несостоявшийся ужин, сметаю в сторону миску с салатом и усаживаю Истомину прямо на кухонный стол.
В микроволновке стынут недавно разогретые отбивные, остались нетронутыми две кружки с кофе, и где-то в глубине квартиры в десятый раз звонит телефон. Только для меня сейчас не существует ничего, кроме сияющих голодным блеском изумрудных глаз, за которые я готов не то что родину продать – убить.
