уровне, при желании человека можно отправить на тот свет так, что и вопросов не возникнет. Думаю, что в нашем случае так и было. Родственников у него нет, и тело кремировали.
— Получается, Искоростецкий держал этого паренька «про запас», и случай подвернулся? Умно… Доступ к деньгам закрыть можно? — Хлюпик слегка поджимает подбородок и смотрит на меня, словно я спросил самую большую глупость в мире.
— Святослав выбрал Ниуэ не просто так. Это государственное образование полностью самостоятельное в своих вопросах. Это отдельный субъект международного права. Может устанавливать дипломатические отношения с другими государствами. Таких 13, и Россия в их число не входит. Если попытаемся закрыть доступ к счёту, и допустим (!!!) у нас это получится, он просто заляжет на дно. Экстрадиции нет, а там… новое имя, новая страна и ищи его еще 8 лет. Нужно ждать, пока он сунется в Россию. Здесь взять его за жопу будет проще. Плюс, мы не знаем, кто все эти годы ему помогал. С нашим «везением» не ровен час, когда окажется, что за этим куском дерьма стоит очень и очень влиятельный человек. Нужно все обдумать, взвесить, а уже потом действовать.
Закончив свою тираду, хлюпик замирает, ожидая моего взрыва. Все в этом помещении понимают, что я и так слишком долго ждал. Каждый знает, насколько сильно я хочу вырвать Искоростецкому позвоночник. Видимо, мне придется потерпеть еще.
— А что с ячейкой? — Надежда в моём голосе едва слышится, потому что этот вариант мы закинули очень давно.
— Пусто…
В день, когда убили Карину, Искоростецкого видели в здании одного из столичных банков. Я узнал об этом уже позже, когда вышел из больницы.
Мудак арендовал ячейку, и это было самое разумное его решение. Деньги со счёта можно забрать в две секунды, что, собственно, мы и сделали. А вот ячейка… Мы не знаем, что внутри. Политика банка такова, что о содержимом, клиент вправе нигде не указывать. Конечно, служба безопасности проверит, но в бумагах не пропишет. Поэтому мы уже около 8 лет не знаем, что скрывается в ячейке 1046. За всё это время, Искоростецкий ни разу не пытался получить к ней доступ. Ни под своей фамилией, ни под другой. Ребята Тима прикормили служащего банка. Доступ к сейфу с ячейками он, конечно, не имеет, но об активности сообщит. Но не сообщает… 8 лет не сообщает…Рано или поздно за ней придут. Мы это знали, и поэтому старались не упускать банк из вида. Даже если содержимое заберет кто-то другой, благодаря этому человеку, можно попробовать выйти на Искоростецкого.
К сожалению, имени человека, которому мудак разрешил доступ, мы тоже не знали. Оно появится в базе лишь тогда, когда этот человек захочет забрать содержимое.
Можно сколько угодно открывать и закрывать ячейку, и в системе будет лишь видно, что действия с ней производились, а вот если забрать то, что внутри — банк обязан оформить все по инструкции. Удостовериться в личности получателя, просканировать паспорт. Сделать ячейку свободной, а информацию о предыдущем арендаторе «схоронить» в архивной базе. Всё это «пройдет» через нашего человека, и мы узнаем имя.
— Ладно, работайте.
Спускаемся с Тимом на первый этаж и, не сговариваясь, закуриваем.
— Ну ты как?
— Толи сдохнуть охота, толи нажраться до потери пульса.
— Богатый выбор…
— Наташа вернулась. — Вглядываюсь вдаль, а сам вижу осуждающие глаза девушки.
— И как? — Аккуратно спрашивает Тим.
— Да хер его знает. Я ей всё рассказал… Про Карину…
Князев давится дымом и долго пытается отдышаться.
— А она?
— Надеюсь, что вернусь уже в пустой дом.
— Козёл! — Рычит на меня друг, но больше смиренно, чем злобно.
— Тим… Пусть лучше так, чем быть виноватым в еще одной загубленной жизни.
На пару минут повисает гробовая тишина, а затем друг опускает руку мне на плечо.
— Ты не виноват в её смерти…
— Да? А кто? — Усмехаюсь с горечью в голосе. — Только я и виноват…
Невозможно счесть, сколько раз я корил себя за свой поступок. Сколько проклинал тот день, когда поехал за ней во дворы.
Если бы прошел мимо, не зацепился взглядом за боевую девушку, поучающую какую-то малолетку жизни на злосчастном переходе — ничего бы этого не было. Я виноват! Я и только Я!
— Поехали в бар? — Выводит меня из раздумий друг, и тянет к машине.
Заведение выглядело… уныло… Потрепанные столы, затоптанный пол, потяганные жизнью официантки и спертый воздух.
— Тим, я, конечно, извиняюсь, но мы ж вроде не бедные… Поприличней места не нашлось? — Оглядываюсь по сторонам в поисках хоть чего-то приятного, но не нахожу.
— Не хочу, что бы нас узнали. Только в подобной дыре можно посидеть спокойно.
Друг проходит в середину зала, падает на стул за свободным столом и подзывает официанта.
Сажусь напротив, и вмиг как-то похер становится. На бар этот, на себя, и на жизнь, в целом.
— Добрый вечер! Что желаете? — Паренек опускает на стол засмальцованное меню, и если Тим рискнет здесь жрать — дело его, но мне как-то не хочется отдать Богу душу из-за испорченного мяса или протухшего салата.
— Виски… — Бросает на меня взгляд, и добавляет, — бутылку.
Официант исчезает, что бы уже через минуту снова засуетится около стола.
Первые пару порций выпиваем молча, словно поминаем кого-то.
Разговор заводить не спешим, каждый думает о своем, и мысли наши схожи лишь в одном — они угрюмые и мрачные.
— Как так вышло, Тим? — Подаю голос, когда бутылка опустела наполовину. — Почему именно мы? Почему в нашей жизни столько дерьма и нет справедливости? Ладно ты за Тинку наказал, а я? Родителей убили — никто не ответил. Карину убили — никто не ответил. Почему так?
Видимо, мы дошли до той кондиции, когда появляется жалость к себе и все силы уходят. Вдруг такая усталость накатила, так бы и сидел на этом поскрипывающем стуле, в захудалом баре, где топор можно вешать от сигаретного дыма.
— Холод… Они ответят! И Искоростецкий, и убийца наших родителей. Обязательно ответят. Пусть не сейчас, пусть мы еще подождем, но итог будет один и тот же — за это расплатятся.
Выдыхаю, не особо веря словам друга. Если в трезвом состоянии я готов зубами выгрызать справедливость, то сейчас… Хочется проснуться утром, а все не правда. Все живы, все счастливы, да только не бывает так…
— Знаешь, что меня пугает? — Друг отрывает взгляд от стакана и внимательно слушает. — Я боюсь, что когда все закончится — легче не станет, а смысл
