class="p1">— Он любит ее. Ты что, не понимаешь? Ему, может, больно сейчас. Или страшно. Вся жизнь может рухнуть!
— Не рухнет, увидишь. У нас же не рухнула?
— Вроде не рухнула.
— Так «вроде не рухнула» или «не рухнула»?
Он, не отвечая, смотрел на нее и одновременно медленно стягивал с плеча полотенце.
— Пойду покурю.
— Что с тобой?
— Ничего.
Она закусила губу.
— Ну, иди.
«Почему она никогда не скажет так, как сказала бы Марьяна? — сверкнуло у него в голове. — Марьяна спросила бы: „Ты ведь не сердишься? Я очень люблю тебя. Ну, не сердись!“»
И тут же вспомнил, что все это в прошлом. Она ведь с Егором. Тогда почему же все-таки у Мячина такое лицо, словно несчастнее его никого нет? И почему он собирался удрать к матери в Брянск? Неужели только из-за того, что первый монтаж фильма вызвал у него такое отвращение? Все, хватит! Не думать об этом.
Оставшись одна, Инга подошла к окну, настежь распахнула его и перегнулась через подоконник. Через секунду у нее закружилась голова, и она поспешно отступила обратно к плите. Сейчас он вернется, они лягут спать. И дочка их спит. Все будет как было.
Цанину опять позвонили сверху и напомнили, что он все еще не выполнил задания. Зажав рукой правый бок, который немедленно заныл от начальственного голоса, Цанин принялся объяснять учиненный над следствием трюк с адвокатом.
— Ищите другие пути, — сказали ему.
— Но я через сына стараюсь…
— А не через сына мы сами бы справились.
В трубке раздались гудки. Цанин принял две таблетки дорогого венгерского лекарства но-шпы, которое не слишком ему помогло, но боль все-таки немного отпустила, и начал сосредоточенно думать. Шуточное ли задание: помочь им свалить отца Хрусталева! Раньше бы просто арестовали, и все! А сейчас нельзя. К тому же, наверное, это решение какой-то одной группы товарищей, а другая группа товарищей, может быть, и не согласна. Поэтому первая группа товарищей подстраховывается с помощью следователя Цанина, а следователю Цанину нужно найти такой компромат на семью Хрусталевых, чтобы все в этой семье затрещало. У него на руках был козырной туз: гибель несчастного алкаша-сценариста. То, что младший Хрусталев был в комнате Паршина за несколько минут до того, как тот выпрыгнул из окна, сомнению не подлежало, а это значило только одно: суд должен был признать младшего Хрусталева виновным в убийстве — пусть даже и не предумышленном — и вынести строгий приговор, десять лет, например, строгого режима, после чего сбросить отца Хрусталева с занимаемой им высокой должности было проще простого. А сбросив, назначить того, кто был нужен этой вот группе товарищей. Строго конфиденциально ему сообщили, что тот, кого нужно сбросить, — то есть, лучше сказать, проводить на пенсию, — имеет столь высокую секретность, что ни в коем случае нельзя использовать ни в печати, ни даже во внутренних документах УГРО его фамилию.
— Так что же? Совсем без фамилии?
— Измените одну-две буквы, — холодно ответили ему.
Голова шла кругом! И посоветоваться не с кем! Нет, были ведь другие времена! Еще как были! И никаких букв не нужно было менять. Брали товарища за шкирку и к стенке. И мозг на снегу. Вот так только и продержались. Так и войну выстояли. Без еды, без оружия, голые-босые. «Ребята! Вперед!» Бежали вперед. А то ведь свои же и сзади пристрелят. Цанин совсем огорчился и, чувствуя, как все сильнее и сильнее ломит правый бок, попросил эксперта Славу, близкого ему человека, заглянуть, как выдастся минутка. Эксперт Слава был умен и хитер. Нельзя сказать, чтобы Цанин уж так доверял ему, но все-таки больше, чем другим. После обеда зашел Слава. Глаза быстро бегают. Неприятно, когда у человека с такой скоростью бегают глаза.
— Слава, — уклончиво сказал ему Цанин, зажимая рукой правый бок. — А что за биография, кстати, у этого мерзавца Хрусталева? У оператора этого? Где учился, когда в институт поступил?
— Все выясню, — ответил ему Слава и испарился.
Зашел через час.
— Там есть одно пятнышко…
— Ага! И какое?
— Он не воевал, а по возрасту должен был.
— Вот как! И что же он делал?
— Работал в каком-то секретном КБ. Война почти кончилась.
— Слава, ты гений!
— Еще что-нибудь нужно выяснить?
— Нет. И этого хватит, надеюсь. Надеюсь!
Ему хотелось расцеловать эксперта. Ведь в самую точку попал! Ну, держитесь, папаша с сынком! Это вам не игрушки.
Ночью ему не спалось. Бок почему-то не беспокоил: притих лютый зверь, затаился. Следователь на радостях хлебнул коньячку, но не так, чтобы назавтра провалиться в запой, а самую чуточку, для настроения. Жена посапывала рядом. Он скосил на нее хмельной взгляд. Была ведь какая красивая баба! Что ноги, что жопа! А стала какой? Одна кожа да кости. А вот отчего? Он, конечно, не ангел, но деньги приносит, квартиру имеют. И дачка есть возле Подольска. Крыжовник, грибы. Домработницу Нюрку посадишь полоть, она зад свой отклячит, а ляжки сверкают, белей молока. Лежишь на терраске, глядишь, наслаждаешься. Потом ей прикажешь:
— А ну, Нюрка, спой!
Она как начнет деревенское что-нибудь, визгливое, ловкое, так сердце и ухнет:
Как хате-е-ела-а-а мине-е мать
да за первого-о-о отдать!
А он, первый — паренек не-е-еверный,
Ох, не-е-е отдай мине-е-е-е мать!
Ведь как хорошо, а жена недовольна. Все скалится волком. Ей доктор сказал, что «вашему мужу нельзя волноваться», а ей наплевать: хоть он завтра подохни!
— Катюха, — решил он. — А ну, просыпайся! Храпишь тут, как стадо свиней. Разлеглась!
— Чего тебе надо? — спросила Катюха.
— А может, мне ласки супружеской надо? Снимай-ка ночнушку!
— Совсем ты сдурел? Найди постовую себе да ласкайся!
— Они, постовые-то, с кем не лежали! Зачем мне заразу домой приносить? Нет, я вот с женой своей лучше…
— Ох, спать не даешь! Вот прилип-то! — сказала Катюха, снимая ночнушку. — И то сказать, жили спокойно, и нате!
Какая тут радость? Откуда ей взяться? И бок в довершенье всего разболелся! Опять выпил но-шпы. Вот венгры-мерзавцы! Умеют ведь делать. А мы не умеем. Войну зато выиграли, всех их спасли. С этой мыслью следователь провалился в мутный тяжелый сон и во сне увидел Хрусталева-младшего, который сидел на дереве и наводил свою камеру на его окна.
Мячину пришлось заканчивать съемки без помощи Федора Андреича. Регина Марковна, опустив глаза, сообщила, что у Федора Андреича рецидив хронической когцидинии.
— Ког-ци-чего? — удивился Сомов.
— Когцидинии! — с трудом повторила Регина Марковна. —
