Квартира Берни была самой настоящей трущобой. Пол горбился, на стенах висели дешевые пластмассовые безделушки. Драный ковер цвета детского поноса выглядел хуже собачьей подстилки для двух старых псов Скиппера и Бина, которым разрешалось в этом доме все что угодно. Сейчас обе собаки валялись на софе, которая когда-то, в свои лучшие годы, были обита дешевым нейлоном, а сейчас кое-как прикрыта цветным куском материи с жирными пятнами и отпечатками грязных контуров собачьих тел. Журнальные столики едва держались на сломанных ножках, старые занавески провисали на крючках. Около одной из стен громоздились до потолка пивные банки. Венчающая пирамиду банка, прислоненная к грязному кафелю, была поставлена туда самой миссис Берни.
Рэнди никогда не садился на софу, даже пьяный или под кайфом. Он никогда не был настолько пьян или до такой степени накурившимся! А всегда садился на зеленое кресло-качалку, которое было настолько кривым, что, казалось, перенесло инсульт. Сломанные пружины на сиденье были прикрыты вытертым ковриком, чтобы они не впивались в задницу, на ручках - следы от затушенных сигарет.
Рэнди нашарил в кармане мешочек с травкой и маленькую трубку на одну затяжку. Время цигарок кончилось. Кто теперь может себе их позволить?
- Это дерьмо становится дорогим, - сказал он.
- Да-а. Сколько ты отдал?
- Шестьдесят баксов.
- За четверть?
Рэнди пожал плечами.
Берни присвистнул:
- Ну, старик, это хотя бы хорошее дерьмо?
- Самое лучшее. Посмотри... Почки.
Рэнди открыл мешочек.
Берни наклонился посмотреть поближе и сказал:
- Почки... у-у, как ты сумел?
Все знали, что лучше почек ничего не бывает: ни листья, ни стебли, ни семена. Их можно плотно набивать и иметь такой кайф всего от нескольких затяжек!
Рэнди набил свою трубку, с сожалением вспоминая время, когда можно было оторвать кусочек папиросной бумаги, свернуть цигарку, которой хватило было на несколько человек, и передавать ее по кругу. Он один раз видел парня, который мог скрутить такую одной рукой. Он и сам пробовал так делать дома, но больше рассыпал, чем закрутил. Поэтому он научился это искусно делать двумя руками, что само по себе уже считалось шиком среди тех, кто курил травку.
Рэнди зажег спичку. В трубке было меньше, чем в наперстке. Он закурил ее, глубоко затянулся и держал дым в легких, пока им не стало жарко. Выдохнул, закашлялся и снова наполнил трубку.
- Хочешь, Берни?
Берни затянулся, тоже закашлялся. Комнату заполнил запах жженого...
После двух затяжек Рэнди получил то, что хотел: по Телу пробежал сладкий холодок, он погрузился в медленно накатывающее желанное полузабытье. Все прекрасно по другую сторону аквариума. Свет вспыхивал, как каскад метеоритов, которые падают десять лет. Где-то вдалеке кто-то время от времени кашлял, и звук этого кашля расплывался по длинному коридору, как по бетонному подземному переходу. Но главным ощущением стала музыка, она стала объемной, зримой, расширяла поры тела, проникала в корни волос, пальцы.
В сознании складывались слова. Они приобретали вес и форму грациозные, манящие.
- Я встретил девушку, - сказал Рэнди. - Я тебе уже об этом говорил?
Казалось, что он произнес это уже час назад. Но вот только сейчас эти витающие в воздухе слова осели на собаке Бине, медленно всколыхнув ее красную шерсть, и пес, ощутив беспокойство, перевернулся на спину, подняв кверху лапы и закрыв глаза.
- Какую девушку?
- Марианну. Слышишь, имя какое?.. Марианна. Кто сейчас называет детей Марианнами?
- Кто эта Марианна?
- Марианна Пэдгетт. Я обедал в их доме. Лиза выходит замуж за ее брата.
На диване сопел Бин, его губы дрожали. Рэнди не мог оторвать глаз от этой красоты: собачьи губы, черные снаружи, розовые внутри, двигающиеся в ритме легкого храпа.
- Она меня испугалась.
- Почему?
- Потому что она хорошая девушка.
Он почувствовал жажду, непереносимую, очень сильную, как и все другие ощущения.
- Эй, Берни. У меня во рту пересохло. Есть пиво?
У пива был вкус волшебного эликсира, каждый глоток в тысячу раз слаще оргазма.
- Мы не связываемся с хорошими девушками, да, Берни?
- Дьявол, нет. Зачем?
- Мы плевать на них хотели. Да, Бер?
- Правильно...
Две минуты спустя Берни повторил:
- Правильно...
Минут через десять Берни сообщил:
- Дьявол, я нагрузился как следует.
- Я тоже, - подтвердил Рэнди. - Мне даже твой нос стал нравиться. У тебя нос, как у муравьеда, а сейчас он кажется мне даже забавным.
Берни рассмеялся, и смех его рассыпался по коридору, украшенному драгоценными камнями.
Прошло немало минут, пока Рэнди сказал:
- К девушкам нельзя серьезно относиться, ты понимаешь, что я хочу сказать, старик? Я хочу сказать... черт... не успеешь оглянуться - и ты уже женат, у тебя дети, а ты трахаешься с чьей-то чужой старухой, разводишься, а твои дети кричат от боли... Да?
Берни долго переваривал услышанное, прежде чем сказал:
- А ты кричал, когда твой старик соскочил?
- Иногда. Когда меня никто не слышал.
- Да-а, я тоже.
Какое-то время спустя Рэнди вышел из своей летаргической эйфории. Он наклонился и насчитал рядом с собой семь пивных банок. Он рыгнул, пес проснулся, потянулся дрожа, вскочил с дивана и вытряхнул на ковер новую партию собачьей шерсти. Вскоре то же сделал и Скиппер. Оба они обнюхали Берни, глаза которого были такими красными, словно он побывал на пожаре.
Рэнди дал себе какое-то время, чтобы очухаться. Было за полночь, по радио передавали программу "Ситиз-97", а ему надо вставать в шесть. Вообще-то ему изрядно надоела и эта программа, и эта вонючая работа на складе. И этот свинарник у Берни, и растущие цены на марихуану. И сам Берни, у которого на нее никогда не было денег. Что, черт возьми, он делает в этом кособоком кресле-качалке с трубкой, обжигающей руки, рассматривая большой нос Берни и считая банки из-под пива?
Кому он пытается таким образом что-то доказать?
Отцу, кому же еще.
Проблема-то в том, что старику на все это глубоко наплевать.
***
Бесс получила от Майкла в понедельник план квартиры. Он прислал его вместе с запиской. Знакомый почерк на бланке фирмы.
"Бесс, это план квартиры, как я обещал. Я обдумал идею зеркал в галерее. Действуй. Я думаю, мне понравится. Я думал о том, что ты мне сказала перед уходом, и, кажется, понял, что во многом должен был измениться и не сделал этого. Может быть, мы поговорим об этом еще. Был рад тебя снова увидеть. Майкл".
Она почувствовала, как у нее затрепетало сердце при виде его почерка. Странно, но она чувствовала то же самое и при виде его мокрой зубной щетки, мокрого полотенца - вещей, которых он касался, держал, с которыми работал. Она перечитала записку четыре раза, представляя, как его красивые руки держат ручку, когда он пишет. "Может быть, мы поговорим об этом еще". Предложение было не слишком настойчивым. Правда ли, что он был рад увидеть ее снова? Был ли он так же напряжен, как и она, когда они сидели вместе в одной комнате? Хотелось ли ему, как и ей, поскорее остаться одному?
