он мудак. — Она тихо рассмеялась. — Ген отказа от выноса мусора я явно унаследовала от него. А мои бабушка с дедушкой умерли, когда я была маленькой, потому что, видимо, так делают все близкие мне люди. — Она попыталась сказать это шутливо, правда попыталась. Чтобы не звучало горько. Ей даже почудилось, что у нее получилось. — Я просто осталась одна.
— И что ты делала?
— Приемная семья до шестнадцати, потом свобода. — Оливия пожала плечами, надеясь стереть воспоминания. — Если бы только они диагностировали рак раньше, хотя бы на несколько месяцев… может быть, она была бы сейчас тут. Может быть, операция и химиотерапия помогли бы. И я… мне всегда хорошо давались естественные науки, поэтому я подумала, что меньшее, что я могу сделать, — это…
Адам несколько секунд рылся в кармане, а потом протянул ей бумажный платочек. Оливия в замешательстве уставилась на него, пока не поняла, что щеки у нее почему-то влажные.
Ох.
— Адам, ты предлагаешь мне использованный платок?
— Я… может быть. — Он сжал губы. — Я запаниковал.
Она хихикнула сквозь слезы, принимая его грязный платочек, чтобы высморкаться. В конце концов, они дважды целовались. Почему бы не поделиться друг с другом соплями?
— Прошу прощения. Обычно я не такая.
— Какая?
— Плаксивая. Я… Я не должна была говорить об этом.
— Почему?
— Потому.
Было сложно объяснить смесь боли и нежности, всегда всплывавшую на поверхность, когда она говорила о матери. Вот почему она почти никогда не рассказывала об этом, и вот почему так ненавидела рак. Он не только лишил ее человека, которого она любила больше всего на свете, но и придал привкус горечи счастливейшим воспоминаниям ее жизни.
— Я становлюсь плаксивой.
Адам улыбнулся.
— Оливия, ты можешь говорить об этом. И тебе стоит позволять себе быть плаксивой.
У нее было ощущение, что он не просто так это сказал. Что она может говорить о своей маме, сколько захочет, и он будет внимательно слушать каждую секунду ее рассказа. Хотя она не была уверена, что готова к этому. Поэтому она пожала плечами, меняя тему.
— Как бы то ни было, теперь я тут. Люблю работу в лаборатории и едва справляюсь со всем остальным: тезисы, конференции, общение. Учеба. Отклоненные заявки на гранты. — Оливия показала рукой на Адама. — Проваленные предзащиты.
— Твой коллега по лаборатории все еще злится на тебя?
Оливия отмахнулась.
— Он от меня не в восторге, но это нормально. Это пройдет. — Она закусила губу. — Извини за тот вечер. Я тебе нагрубила. Ты имел полное право разозлиться.
Адам покачал головой.
— Все в порядке. Я понимаю, почему ты так отреагировала.
— А я понимаю, о чем ты говорил. О нежелании формировать новое поколение дерьмовых ученых-миллениалов.
— Кажется, я ни разу не сказал «дерьмовые ученые-миллениалы».
— Но чтобы ты знал, я все еще считаю, что тебе не нужно быть таким резким, когда ты даешь отзыв. Мы понимаем суть сказанного, даже если говорить вежливо.
Он долго смотрел на нее. Потом коротко кивнул.
— Я учту.
— Ты станешь помягче?
— Вряд ли.
Она вздохнула.
— Знаешь, когда у меня не останется больше друзей и все будут ненавидеть меня из-за этих фейковых отношений, мне будет очень одиноко, и тебе придется тусоваться со мной каждый день. Я буду раздражать тебя постоянно. Стоит ли это того, чтобы продолжать грубить аспирантам?
— Безусловно.
Оливия снова вздохнула, на этот раз — с улыбкой, и положила голову ему на плечо. Возможно, это было немного опрометчиво, но казалось таким естественным: потому ли, что им везло на ситуации, требующие публичного выражения чувств, или из-за того, о чем они говорили, или просто из-за того, что уже было поздно. Адам… казалось, он был не против. Он просто сидел, тихий, расслабленный, теплый и твердый под хлопковой тканью своей черной рубашки. Казалось, прошло много времени, прежде чем он нарушил молчание:
— Я не жалею о том, что попросил Грега пересмотреть план его диссертации. Но мне жаль, что я создал ситуацию, которая вынудила его сорвать злость на тебе. И что это может повториться снова.
— Ну а я прошу прощения за слова, которые отправила, — повторила Оливия. — И ты хороший. Даже когда враждебен и неприступен.
— Приятно слышать.
— Мне пора возвращаться в лабораторию. — Она села, массируя рукой основание шеи. — Мой провальный блоттинг6 сам себя не проведет.
Адам моргнул, его глаза блеснули, как будто он не думал, что она уйдет так скоро. Как будто хотел, чтобы она осталась.
— Почему провальный?
Она застонала.
— Это просто… — Она потянулась к своему телефону и разблокировала его, открыв фото своего последнего белкового иммуноблота. Видишь? — Она указала на целевой белок. — Это… это не должно…
Он сосредоточенно кивнул.
— Ты уверена, что начальный образец был хорошим? И гель?
— Да. Не жидкий и не высохший.
— Похоже, проблема может быть в антителе.
Оливия подняла на него взгляд.
— Ты так думаешь?
— Да. Я бы проверил титры и буферный раствор. Если дело не в этом, то может быть слабое вторичное антитело. Если не сработает, приходи в мою лабораторию, можешь одолжить у нас все, что нужно. Включая оборудование и другие расходные материалы. Если тебе что-то понадобится, просто попроси у администратора.
— Ух ты. Спасибо, — сказала она с улыбкой. — Теперь мне немного жаль, что я не могу пригласить тебя в свой диссертационный совет. Возможно, слухи о твоей жестокости были сильно преувеличены.
Уголки его губ приподнялись.
— Может, ты просто пробуждаешь все лучшее во мне?
Оливия снова улыбнулась.
— Тогда, наверное, мне лучше оставаться рядом после защиты. Ну, знаешь, просто чтобы избавить кафедру от приступов твоей раздражительности?
Он бросил взгляд на фото испорченного иммуноблота.
— Не похоже, что ты скоро защитишься.
Она наполовину рассмеялась, наполовину задохнулась от возмущения.
— О боже. Ты что сейчас?..
— Объективно…
— Это самая большая грубость, самое злое… — Она хохотала, держась за живот и грозя ему пальцем.
— …основываясь на состоянии твоего иммуноблота…
— …что только можно сказать аспиранту.
— Думаю, можно найти злее. Если постараться.
— Хватит. — Хотела бы она не улыбаться. Тогда, может быть, он отнесся бы к ней серьезно, вместо того чтобы смотреть на нее с этим снисходительным, веселым выражением лица. — Серьезно. Хорошенького понемножку.
Оливия собиралась возмущенно встать и уйти, но Адам схватил ее за рукав рубашки и осторожно потянул, пока она снова не села рядом с ним на узкий диван… может быть, даже немного ближе, чем раньше. Она продолжала бросать на него возмущенные взгляды, но он смотрел в ответ спокойно, явно не принимая их всерьез.
— Нет ничего плохого в том, чтобы учиться дольше пяти лет, — примирительно сказал он.
Оливия фыркнула.
— Ты просто хочешь, чтобы я осталась рядом навсегда. До тех пор пока у тебя не наберется материала на самую большую, самую толстую, самую разрушительную жалобу по Девятому разделу, которую когда-либо видел свет.
— Конечно, таков и был изначальный план. Единственная причина, по которой я поцеловал тебя ни с того ни с сего.
— Ой, да хватит уже. — Она опустила подбородок на грудь, закусив губу и надеясь, что он не заметит, что она улыбается, как идиотка. — Слушай, могу я кое-что спросить?
Адам выжидающе смотрел на нее — он, кажется, так часто делал в последнее время, поэтому она продолжила мягче и тише:
— Зачем ты на самом деле на это пошел?
— Пошел на что?
— На фейковые отношения. Я понимаю, ты хочешь, чтобы казалось, будто ты не планируешь сбежать, но… Почему ты не встречаешься ни с кем по-настоящему? Ты ведь не так уж и плох.
— Лестная оценка.
— Ой, да ладно, я хотела сказать… Судя по твоему поведению на фейковых свиданиях, я уверена, многие женщины… ну, некоторые женщины захотели бы встречаться с тобой по-настоящему. — Она снова прикусила губу, ковыряя дырку в джинсах, которые начинали протираться на коленке. — Мы друзья. Мы не были друзьями, когда это началось, но теперь мы друзья. Ты можешь мне
