этом снимке она и Чарльз уже были родителями. Представляешь? Такие молодые… Эх, как давно это было. Их сыну тогда было вроде около двух лет. Как же они его назвали…? – в задумчивости прикладывает указательный палец к губам.
– Питер, – выдыхаю ненавистное имя.
– Да, точно, Питер, - восхищённо произносит она, - видишь, вроде память меня еще не подводит, - потом осекается, переводя заинтригованный взгляд на меня. – А ты откуда знаешь?
– Эта семья живёт по соседству со мной в Палм-Бей. И сын этих славных людей, - указываю на фото, а каждое слово пропитано желчью, – он превратил мою жизнь в ад, а его друзья, пытались изнасиловать…
Бабушка как будто онемела, лишь хватается за сердце, а глаза наполняются слезами. Альбом падает с её колен, а фотографии, все эти цветные и черно-белые воспоминания, рассыпаются по пушистому ковру. Как в замедленной съёмке, разворачивается ко мне всем телом и смотрит с такой печалью и страданием.
– Мне только исполнилось восемнадцать, – начинаю как заведённая тараторить, - он нравился мне, нет, я влюбилась в него,– замолкаю, нервно закусывая губу, чуть сдерживая слезы. Хочу ей всё рассказать, мне уже давно не больно. Но не могу видеть, как больно ей. - Ох, бабушка, я такая дура, – влажная дорожка стекает по моему лицу, судорожно смахиваю и во все глаза смотрю на эту статную, но сейчас такую подавленную старушку. Да-да, старушку. Οна как будто вмиг постарела.
– Расскажи мне, внучка, - тихо, так тихо шепчет, словно боится спугнуть. Сжимает мою руку, и это простое движение добавляет уверенности и успокоения.
– Он был у меня первым, и я хотела этого. Ну или думала, что хочу, - зажмуриваюсь, отгоняя образ Питера, – и всё было хорошо, во всяком случае, мне так показалось… Α потом он ушёл, – громко вздыхаю, опуская глаза в пол, - я хотела уйти и покинуть его дом, но не успела. Пришли друзья Питера, и… Всё произошло так быстро. Вдвоём они… они, - нет, дальше не могу. Это не то же самое, что рассказывать Глории. Поднимаю глаза на бабушку, её лицо мокрое - от слёз. Казалось, она оплакивает все те годы, что не была со мной рядом и ничего не знала обо мне. Это написано на её лице, она сожалеет. Обнимаю её, льну всем телом в желании утешить. Слов подобрать не могу, а может, ничего и не надо говорить.
– Что было дальше? - достаточно твердо спрашивает меня, немного отстраняясь и вытирая глаза платком, чудесным образом появившимся из кармана халата.
– Меня спас Гари, – с улыбкой отвечаю ей.
– Гари?
– Второй сын Памелы. Хороший Гаррисон. На самом деле его зовут Коэн, но я зову его Гари.
– Почему? - улыбается сквозь слёзы.
– Не знаю, - пожимаю плечами, - Чтобы позлить.
– Я рада, что в этой семье есть хоть кто-то хороший, – произносит с грустью. - Чарльз, тогда давно, когда был подростком, казался мне порядочным. Он часто бывал в нашем доме, приходил в гости к Кэрри и вёл себя очень воспитанно. Они были очень близки с твоей мамой, и Чарльз практически вырос на моих глазах.
– Подожди, – останавливаю её взмахом руки и вскакиваю с дивана. Мысль, простреливающая насквозь, словно пуля, врезается мне в висок. - Скажи мне, бабушка! – не своим голосом требую, а поджилки трясутся. - Кто был моим отцом?
В глазах скользит замешательство, потом понимание, после чего она говорит:
– Это не Чарльз.
Громко выдыхаю, опускаюсь обратно на диван.
– А кто?
– Дедушка знал, - говорит тихо, а я чувствую едва уловимые крупицы стыда, - а я нет. Не хотела знать. Была зла на Кэрри и её неразборчивость. А теперь дедушки нет, и правду знает лишь твоя мама.
– Она говорила мне, что не знает, - подобный разговор случался между нами всего один раз. Но и этого мне хватило, чтоб понять, что она ничего не расскажет.
– Нет, она знает, – настаивает бабушка, а я не спорю.
Собираю с пола разбросанные фотографии и невпопад вкладываю их в альбом. В руки снова попадает то фото, с точной копией Питера. На этот раз рассматриваю остальных присутствующих на ней. Вглядываюсь в лица еще двоих парней, что там запечатлены. Может ли быть среди них мой отец? А если да, то что это меняет? Может, он и не знал, о её беременности. Или знал, и ему было всё равно. Всё это уже давно не важно.
Присаживаюсь обратно, на мягкий диван и решительно смотрю на бабушку. Она молчит, а я начинаю говорить. Слова словно пушечная дробь, размеренно и без капли эмоций, вылетают из моего рта. Рассказываю ей всё! О своём заявлении в полицию и жалкой попытке получить возмездие. О Памеле, её угрозах и моём подчинении. О моей репутации, сложившейся за два года. Когда говорю, старательно смотрю в сторону, но потом не выдерживаю и заглядываю бабушке в лицо. Она не осуждает меня. О Боже! Она не осуждает меня!
Мы ещё очень долго не могли расстаться в тот вечер. Я рассказала ей o Глории и той ситуации, что произошла с её парнем. Бабушка дала мне наставления, даже потребовала, чтоб я всё выяснила. И поговорила обо всём с подругой напрямую.
– Не создавай вокруг себя ещё больше лживых сплетен, Кэсси. Не надо. Перестань делать больно себе. Ты ни в чем не виновата, моя девочка, - вот что сказала мне бабушка. И я верю ей.
Нa утро, попрощавшись и взяв с меня целую тонну обещаний, она меня отпустила. Я обещала, что поговорю с Γлорией и всё выясню. Поклялась, что перестану бояться Питера и его семью. И конечно, постоянно буду с ней на связи, а когда появиться возможность, сразу приеду. Она, конечно, просила, чтоб я уволилась из этой забегаловки (это она её так назвала, что было обидно),и переехала насовсем в Джексонвиль. Что ж, по крайней мере, у меня появилось место, куда могу сбежать. Спрятаться и ни о чём не думать. Это ли не трусость? Она самая!
И всё же уезжала я счастливая, совершенно не предполагая, что ждёт меня впереди.
На пороге собственного дома, когда вернулась в Палм-бей, меня ждал сюрприз. Девушка, грустная и подавленная, подпирала cпиной дверь, примостив пятую точку на
