а я продолжаю исподтишка его разглядывать.
Красивый, зараза! И смех его мне нравится…
* * *
— Приземляемся, — аккуратно ставит на ноги и забирает горячий кофе.
— Прикольно тут, да? — осматриваюсь, в то время как он подстилает на лавку плед.
— Давай, на колени ко мне садись, пожрем.
— Поедим, — исправляю капризно.
— Выключай тепличную принцессу, Харитонова, — пытается завернуть меня в клетчатое одеяло, но я отбираю его и укутываю нас обоих. Сам-то одет не особо тепло. Вон шея вообще голая.
— А ты выражайся прилично, — в шутку делаю замечание. — И вообще, подожди, сперва положено продезинфицироваться!
Закатывает глаза, когда я достаю из рюкзака свой набор мизофоба [13]. Спиртовой спрей и салфетки.
— Теперь можно. Распаковывай, — командую, обработав наши руки.
— Какой в этом смысл?
— Он однозначно есть, моя мать тебе целую лекцию на эту тему прочитать может, — цепляю пальцами креветку. — Кстати, через час мне надо назад.
— Сегодня верну, но на будущее, Сань, это несерьезно, — выдает он недовольно.
— То есть?
— Мне нужно твое время. Что непонятного? — достает сигареты.
Деловой блин. Время ему мое нужно. Но приятно, черт возьми. Льстит!
— Когда от гипса избавишься? — кладет руку на ногу и ведет пальцами вниз.
— На той неделе снимаем.
— Болит?
— Нет.
Залипаем друг на друге. Встрепенувшись, распечатываю бургер.
— Зачем поешь в церковном хоре? Заставляют? — жадно вгрызается в него зубами.
— Почему заставляют? — искренне удивляюсь я. — Мне нравится петь. Я с пяти лет вокалом занимаюсь. Эстраду люблю больше, но и там, в церкви, душой отдыхаю.
— Певицей, что ли, хочешь быть? — вдруг спрашивает прямо в лоб.
— Хочу, — впервые признаюсь я честно. Даже самой себе.
— Значит, будешь, — откусывает еще один большой кусок от моего бургера.
— Да уж конечно. Вместо Гнесинки меня ждет университет МВД и погоны.
— Ты гонишь, — округляя глаза, не верит он.
— Угу. Недавно ездили на собеседование. У бати там связи, все схвачено. Осталось только экзамены хорошо сдать. Хоть заваливай нарочно, — добавляю я тихо.
— Слушай, Бесстыжая, я чет не пойму. Тебе же восемнадцать. Сама можешь решать, куда поступать, — тянется за кофе, а я достаю из пакета картошку, куриные стрипсы и еще один бургер. Поскольку предыдущий исчез в небытие.
— Не могу. Все ответственные решения принимает отец, и обсуждению они не подлежат.
— Ясно, — усмехается, выдыхая дым.
— У тебя в семье иначе?
— Проще, Сань. Нет у меня семьи, — глубоко затягивается, и на кончике сигареты вспыхивает огонек.
— Извини, если лезу не в свое дело.
— Та ладно.
— Твоя мама. Она… — выдерживаю паузу.
— Умерла несколько лет назад, — и вроде голос звучит абсолютно ровно, но в глазах улавливаю глубокую печаль и тоску.
— Но отец ведь есть?
Помню, что парни после обстрела дома в Жулебино обсуждали его личность. Вроде как хотели обращаться к нему за помощью.
— Уважение к нему давно потеряно. Так что тоже можешь вычеркнуть, — равнодушно поясняет Илья.
— Понятно, — расстраиваюсь по-настоящему. Не стоило мне начинать этот неудобный диалог.
— Как тебе Москва? По-прежнему не нравится?
— Ваще не мое, — твердо заявляет он.
— Обустроились уже?
— Типа того.
— И с кем живешь? С друганами своими? — кормлю его куриными стрипсами и картошкой. Молча кивает, выражая согласие. — Всей братвой сюда переехали, значит…
— Кто хотел, тот двинул со мной.
— И чем заниматься собираетесь? Грабежами? Разбоями? Или чем похуже? — учительским тоном строго осведомляюсь я.
— Не суй свой курносый нос, куда не следует, Сань, — отрезает сухо.
— Прекрасно!
Обидеться не успеваю, детский визг на пару секунд отвлекает меня от нашей беседы.
— Че орут?
— Там склон крутой. Такой, знаешь, опасный, не для слабонервных. Мне не разрешали в детстве с него кататься, хотя мы с родителями частенько сюда приезжали.
— Погнали, посмотрим, — поднимается вместе со мной, едва стакан с недопитым кофе успеваю на стол поставить.
— Погоди, ну куда! Илюх! — возмущаюсь, мотыляя угами.
— Расслабься. Ты ж любишь веселиться, Рыжая!
Что имеется ввиду понимаю уже оказавшись на вершине спуска. Я и забыла, насколько впечатляюще это выглядит. Не каждый взрослый по этой лихой горке съедет, а вот детям только волю дай.
— Пацаны, одолжите транспорт. Снегурку хромую прокатить, — адресует свою просьбу компании зависающих у склона подростков.
— Пятьсот, — лениво пожевывая жвачку, выдает самый высокий из них.
— А ты не обалдел ли? — ругаюсь, пока Паровозов интенсивно шарит по карманам.
— Да эт еще по-божески, — открывает рот его сосед.
— На, торгаш малолетний, — Илья протягивает ему свернутые купюры.
— Здесь триста пятьдесят, — недовольно подсчитывает мальчишка.
— Последние отдаю, ушлый.
— Тогда стрельни сигарет. Я видел, у тебя есть, — настырно требует тот.
— Еще чего! Не вздумай подсаживать их на эту отраву! — выдергиваю пачку, перекочевавшую к малолеткам. — Легкие береги, дурень! И радуйся, что вообще денег дал. Мог бы отжать и все. Он такой, да, — рассказываю я юному бизнесмену, пока мы наблюдаем за тем, как здоровенный Паровозов усаживается в огромную разноцветную таблетку-льдянку.
— Саня, давай сюда, — хохотнув, зовет меня этот чиканутый.
— Ты спятил? А моя нога? — ковыляю к таблетке.
— Харэ ломаться, Бесстыжая. Ты ж хотела. Прокатимся с ветерком! — улыбается и ловит меня за руку.
Качаю головой, осознавая идиотизм этого поступка, но зачем-то выполняю то, что говорит. Ведь противостоять его дурному задору попросту невозможно…
— Итак, самая большая мышца в теле человека…
— Ягодичная, — выкрикивает с места Родионова.
— Ага, та самая, которая у тебя слаборазвита, — комментирует ее ответ Бондаренко.
— Зато у нее интеллект развит на максимум, в отличие от некоторых одноклеточных, — не могу не вмешаться я.
— Захлопнись, заморыш конопатый, — бросает, не поворачиваясь.
— А если нет, то что? — уточняю с вызовом.
— Найду способ тебя заткнуть, — обещает он мне.
— Можешь начинать искать, — фыркаю я.
— Так! Тихо! Угомонились! Не устраиваем базар! — биологичка раздраженно хлопает в ладоши. — Продолжаем занятие. Самая большая мышца в теле человека — ягодичная. Верно, Оксана. А самая маленькая, Беркутов?
— Стременная. Находится во внутреннем ухе.
— Ну-с, меня радует, что ваше внимание сконцентрировано не только на Лисицыной, — колко подмечает она.
— Только на ней. Остальное фоном, — всерьез заявляет Рома, приобнимая свой «трофей».
— Тогда, возможно, ваша… пассия подскажет мне ответ на следующий вопрос? — Марина Альбертовна строгим взглядом сканирует раскрасневшуюся Аленку. — Какая мышца никогда не отдыхает?
— Сердечная, — с явным облегчением выдыхает смутившаяся в край девчонка. — Сокращения этой мышцы непроизвольны по своей природе, то есть человек не может их контролировать.
— Как не может Беркутов контролировать свои поползновения к вам… — язвительно добавляет от себя учительница, и по классу прокатывается волна смешков. — Нонсенс! Мир перевернулся с ног на голову! Что общего? Прямо уму непостижимо.
— Так давайте постигать биологию, а не лезть в личные взаимоотношения
