Он с любопытством смотрит на меня.
— Разве я называл тебя так раньше?
Я киваю.
Он хмурится.
— Любопытно.
Он не развивает свою мысль и продолжает двигаться вперед в темноте. Я крадусь следом, повторяя его движения, даже если мне интересно как, черт возьми, мы собираемся поймать этих собак. Сейчас поздняя ночь, а они просто продолжают бежать, и парк ведь просто огромен. Если мы не загоним их в тупик, мы можем гоняться за ними до рассвета.
Не то чтобы я жаловалась. Даже принимая во внимание то, что в парке ночью немного жутко, и несмотря на то, что Лаклан говорит, собаки могут быть бешеными, рядом с ним я все еще чувствую себя в безопасности.
— Подожди здесь, — говорит он мне. — Выключи фонарик.
Я поднимаю телефон, чтобы сделать что велено как раз тогда, когда телефон выключается сам. Батарея только что села.
— Э-э, все, он умер. У тебя есть телефон?
Он не отвечает. Я быстро моргаю, пытаясь привыкнуть к темноте. Благодаря едва заметному свету от фонарей, я могу видеть, как он движется вперед. Глаза собак блекнут, и я не уверена, смотрю я на них или на что-то другое.
Лаклан перестает идти и теперь еле крадется, листья хрустят под его ногами. Я больше не вижу его. Слышу какой-то шорох, он что-то достает из кармана. А затем начинает говорить тихим, приглушенным шепотом, и я не могу разобрать слов.
Я хочу пойти вслед за ним, но не смею. Такое чувство, что он дрессировщик собак, и я должна стоят так тихо и спокойно, как только возможно. Так что я стою там, наверное, час, хотя, возможно, прошло лишь несколько минут, пока он делает свое дело.
Наконец, я слышу, как он идет ко мне. Он останавливается в нескольких шагах.
— А теперь мы ждем, — шепчет он. Я хочу спросить его зачем, но он хватает меня за руку и ведет к эвкалиптовому дереву, растущему рядом.
Он садится на землю у основания дерева и тянет меня вниз, чтобы я села рядом. На минуту мне кажется, что он собирается обнять меня, но он этого не делает.
— Так что, мы просто будем сидеть здесь? — спрашиваю я, мое плечо прижимается к его. Начинает холодать, и моя рубашка не очень-то меня греет. Тем не менее, я не жалуюсь. Не хочу, чтоб он думал, что я неженка.
— Да, — тихо говорит он. — Они скоро придут. В конце концов.
— Что ты делал?
Он поворачивается лицом ко мне.
— Разговаривал с ними на собачьем языке.
Не уверена, стоит мне смеяться или нет. Он серьезно? Не могу понять этого в темноте – не то чтобы я поняла это и при свете. Он ничего не добавляет к своим словам, и это не помогает.
Несколько минут мы сидим в тишине. Думаю, я могу слышать собак на расстоянии, они вроде что-то едят, но я не уверена. Концерт окончен, и хотя вы можете видеть слабый свет, проникающий сквозь деревья, музыки нет. Мне действительно нужно написать Стеф или Николе и дать им знать, что я в порядке. Они, вероятно, психуют.
— Можно воспользоваться твоим телефоном? — шепчу я.
— Я его забыл, — говорит он.
— Дерьмо, — говорю я. — Мой умер. Вероятно, они беспокоятся обо мне.
— Ты просто ушла?
— Да. Ну, Брэм знает, что я пошла за тобой. Он сказал мне не беспокоиться.
Пауза.
— Понятно.
— Очевидно, что я его не послушала.
Его лицо придвигается ближе к моему, и я чувствую на себе его взгляд.
— А почему?
— Не знаю, я упрямая. — Говорю ему, положив руки на колени. — И я не люблю слушать Брэма.
— Как и я, — осторожно говорит Лаклан. — Так что теперь нас двое.
У меня мурашки бегут по спине.
— И я беспокоилась о тебе.
— Обо мне? — повторяет он. — Почему?
Я пожимаю плечами, задаваясь вопросом, сомневаясь, стоит ли откровенничать.
— Не знаю. Я просто…я хотела убедиться, что ты в порядке.
— Что ж, — спустя минуту говорит он. — Я в порядке.
— Точно? — спрашиваю я. Ожидаю, что ему не понравится то, что я сомневаюсь в нем. Он настоящий мужчина, я не имею права оскорблять его.
Но он просто вздыхает.
— Да. Прямо сейчас я в порядке. Буду чувствовать себя лучше, когда мы заберем этих собак. А завтра, кто знает. Я живу настоящим. Это все, что вы можете сделать.
Что с тобой случилось, хочу спросить я. Что сделало тебя таким?
Могу я это исправить?
— Ты в порядке? — спрашивает он меня.
— Я? Да.
— И по поводу статьи и вообще?
Я вздыхаю и прислоняюсь к дереву. Борюсь с желанием растереть руки сверху донизу, чтобы сохранить тепло. Но даже без моих слов, Лаклан обнимает меня.
— Тебе холодно? — тихо спрашивает он, его дыхание на моей щеке, хватка такая сильная.
— Да, — признаю я. Мой голос вторит его, боясь разрушить чары. — И нет, по поводу статьи не все в порядке. Ничуть.
Я пускаюсь в длинную, бессвязную исповедь о своих несбывшихся надеждах и мечтах, выкладывая все в подробностях, абсолютно без страха, что меня осудят или неправильно поймут. Это освежает.
Когда я заканчиваю свою речь, Лаклан ничего не говорит. Он все еще держит меня в объятиях. Я немного придвигаюсь к нему, вдыхая его перечный, лесной запах, и осторожно кладу руку на живот, двигаясь вдоль талии, пока не обнимаю его. Его пресс твердый и жесткий. Прикусываю губу от желания.
— Так почему бы тебе не найти другую работу? — осторожно спрашивает он. — Делать то, что ты действительно хочешь? Нет смысла тратить свои дни, делая то, что тебя не волнует. Тебе дается лишь одна жизнь. Ну, две жизни. Вторая начинается в тот момент, когда ты осознаешь, что у тебя есть только одна.
Я смотрю на него снизу вверх. Он смотрит вдаль.
— Где ты это услышал?
Он быстро улыбается, подмигивая.
— Думаю, я видел эту фразу, начирканную на двери в ванной. Люди становятся философами, когда идут в сортир.
Я смеюсь.
— Это правда.
— Так почему нет? — Снова спрашивает он.
— Ты настойчив, — говорю я ему, мои пальцы сжимают мягкую ткань его рубашки.
— Все по-честному, — говорит он. — Ты ведь расспрашивала меня. Теперь я могу вернуть должок. Я хочу узнать о тебе больше. — Он говорит последнее слово так, словно оно значит все.
Мое сердце замирает, согреваясь и радуясь.
— Хорошо, — медленно говорю я. — Правда в том, что я боюсь. Боюсь, что брошу что-то надежное, привычное и нормальное, и когда сменю это на что-то другое, то облажаюсь. Понимаешь?
Он кивает.
— Понимаю. Но если не попробуешь…ты можешь представить себе, что проводишь остаток жизни, никогда не познав эту страсть? Это тебя не напрягает? Никогда не узнать, что ты из себя на самом деле представляешь? У тебя без сомнения есть талант. И если ты это знаешь, веришь в это и никогда не поделишься этим открытием с остальным миром…что ж, это просто позор.
