Сегодня днем, когда целая толпа следила за тем, что сделает Греймокин, он предпочел прыгнуть в руки Ноа. Она завидовала решительности Греймокина.
— Где Греймокин? — спросил он. Она помедлила с ответом, и в ее глазах заиграли веселые огоньки.
— Ты по нему соскучился?
— Да нет. Просто я себя чувствую в большей безопасности, когда знаю, где он и чем занимается, — ответил он сухо.
— Мне кажется, что ты его все-таки любишь.
— Все шутишь? От проклятого кота сплошные неприятности.
Ударил гром. Оконные рамы задрожали. Он взглянул в окно, затем снова на нее.
— Извини, я совсем не хотел тебя расстраивать.
Она рассмеялась, схватила кухонное полотенце и бросила его в Ноа.
— Я все-таки думаю, что ты любишь Греймокина. А в последний раз я видела его внизу, когда он сидел на своей подушке.
— О, да. Голубая атласная подушка на шкафу в магазине. Я очень хорошо запомнил эту подушку. Голубой атлас, который подходит к его глазам, которые подходят к его ошейнику, который подходит твоим глазам.
— Ему очень нравится быть внизу в магазине.
— И это разумное объяснение. Среди всех этих привидений и злых духов, которые у тебя там внизу, он чувствует себя как дома.
— Все-таки мне кажется, что ты любишь его.
Он улыбнулся. Ему нравилось их пикировка.
— Говори, что хочешь.
Вдруг у нее на лице отразилось беспокойство. Она еще раз взглянула на шкаф и сказала:
— Гроза плохо действует на Мерлин. Ее лучше отнести на первый этаж.
Он взглянул на сову, которая, как всегда, сидела на своем месте наверху шкафа. Она выглядела совершенно нормально, однако, с другой стороны, он не имел понятия, как выглядит сова в ненормальном состоянии. «А действительно, как?» — подумал он.
— Мерлин, — сказала Раиннон нежно. Ноа нахмурился.
— А почему гроза должна пугать ее? Если бы она не была домашней совой, то сидела бы сейчас на верхушке дерева в лесу посреди грозы.
— Да, но она стала домашней, и грозы теперь путают ее.
Она ободряюще улыбнулась сове.
— Я отнесу ее вниз, где меньше окон. Там она будет чувствовать себя спокойнее. Я очень быстро вернусь.
Пока ее не было, Ноа грустно размышлял о складывающейся ситуации. Он знал, что будет делать, когда она вернется. Он должен будет действовать, как вежливый гость, который пришел на обед, а теперь понимает, что пора уходить. Однако… сможет ли он? Ни за что на свете не сможет и не захочет он чувствовать себя простым гостем. Они были вместе в постели, и он влюбился в нее. Мысль о том, что ему предстоит быть сегодня без нее, больно ранила его.
Он знал, что между ними все еще стояли ее сомнения и колебания, но несмотря на слово, данное самому себе, постараться не испугать ее, он чувствовал, что его выдержка начинала ему изменять. И если только он не будет осторожен, он может все погубить.
Они прекрасно провели сегодняшний день. Они много говорили и смеялись. Оглядываясь назад, он чувствовал, что они сделали большой шаг вперед и, черт возьми, теперь он должен уезжать.
Когда она вернулась, то принялась убирать свою маленькую кухню, проявляя при этом поразительную быстроту и сноровку.
— Ты уверена, что я не могу тебе чем-нибудь помочь? — спросил он.
— Уверена. Здесь совсем нечему помогать.
Он стал наблюдать, как она работает. Каждая проходящая минута усиливала напряжение и боль в его душе. Наконец он заставил себя оторвать от нее взгляд и, вставая, пробормотал:
— Мне надо идти.
Она ничего не ответила и стала сворачивать кухонное полотенце. Это была та самая минута, которой она так страшно боялась. Она не хотела, чтобы он уходил, но не могла позволить, чтобы он остался.
— Да, — сказала она, — гроза может усилиться. Лучше поехать сейчас.
— Да, думаю, что лучше.
Он обвел глазами комнату. В комнате горело несколько свечей как мера предосторожности против еще одной аварии с электричеством.
— Тебе будет хорошо здесь?
— Ты имеешь в виду из-за грозы? Замечательно. Если мне и станет не по себе, то не из-за грозы, а из-за тебя. Это тебе придется ехать в грозу.
Сейчас в голове у него была только одна мысль: «Надо идти к двери». Поэтому то, что он произнес, явилось для него страшной неожиданностью.
— Может мне и не стоит ехать. Я имею в виду, льет такой дождь, дорога стала опасной.
Она подумала, что он так и не сказал, когда собирается уехать в Нью-Йорк. Поэтому, может быть, сегодня, она видит его в последний раз перед отъездом.
— Машину может занести, и она застрянет на обочине, а то и вылетит в кювет, — продолжал он. Он сам не мог поверить в то, что говорил это. Он просто начал говорить, а теперь, кажется, не мог остановиться.
— И если она застрянет, мне придется открыть дверь и вылезти из нее. Сразу попадешь в грязь по щиколотку. Я однажды попал в такую грязь и не мог вытащить ноги. Пришлось оставить ботинки, а самому идти в носках.
Раиннон с изумлением смотрела на него. Что такое он говорит?
— Придется мне тогда идти в одних носках к моим тетушкам пешком. Дорога эта пустынная, машин там мало. А если кто и появится, то вряд ли остановится — кому охота связываться с помешанным, гуляющим по дождю без ботинок.
На глаза у Раиннон навернулись слезы, но она улыбалась. Он был просто прелесть… Даже несмотря на то, что он крупный адвокат из большого города, который не смог бы жить в Хилари, и что он заставлял ее чувствовать себя подавленной, незащищенной и страшно возбуждал ее.
— Машины будут проноситься мимо, окатывать меня грязной водой с ног до головы.
Он чувствовал себя полным идиотом, но, по крайней мере, она слушала его.
— А когда я доберусь до дома, Эзми и Лавиния заставят меня пить горячий чай и горькие лекарства. Скорее всего, поставят горчичник на грудь, замотают шею шерстяным платком и, чтобы он не падал, закалят его огромной булавкой.
«Что же мне делать?» — подумала она. Первый раз в жизни она поняла, что не может положиться на свой инстинкт, который посылал ей противоречивые импульсы.
— Эзми и Лавиния будут настаивать, чтобы я выпил куриного бульона, но так как никаких куриц в холодильнике не окажется, им придется под дождем пойти в курятник и, заметь, промокнуть при этом насквозь.
«Почему она ничего не отвечает? Никак не реагирует? Скажи что-нибудь. Заставь замолчать. Скажи, чтобы я провалился. Скажи, чтобы я остался».
— Они приглядят какого-нибудь ни о чем не подозревающего цыпленка, который уже уютно устроился на ночлег. Такой теплый, миленький, с пушистыми перышками. Они схватят его и отправят в суп.
Ей хотелось смеяться. И плакать.
— И конец будет таков: мы все трое будем лежать больными, у каждого из нас начнется воспаление легких, и позаботиться о нас будет некому.
