— Почему ты поехала одна? — сокрушается Титов, выбрасывая окурок в пепельницу. — Почему не разбудила меня?
— Адам, мне же не пять лет. Я могу самостоятельно съездить в клинику.
Парень растирает переносицу и, сердито выдыхая, закидывает голову к белому потолку.
— Дело не в том: можешь ты или нет. Я не хочу, чтобы ты так делала.
Отчетливо видит, когда раздражение на лице Евы сменяет вспыхнувший на мгновение интерес. Прежде чем она берет себя под контроль, Адам готов услышать пламенную тираду в стиле Исаевой. Нонет… Она стискивает зубы, бросая лишь одно короткое «хорошо», и демонстративно скрывается за дверью.
Когда-то же произойдет этот взрыв. Должен! Она обязана вспомнить хотя бы себя. Свою горячую натуру.
Должен же быть какой-то способ вернуть ее… Как бы ни было сложно, подсознательно Титов желает, чтобы Ева вспомнила все то дерьмо, что он ей сказал или сделал, потому что только после этого все будет по-настоящему.
Она сама его поцеловала. Но, что при этом чувствовала? Не помня ничего о нем, даже его имени… Поцеловала, наверняка, из любопытства. Может, рассчитывала таким путем что-то воскресить. А он, хоть и ответил, контролировал себя, как только мог. Не выдал и половину того, что хотелось сделать. Опасаясь того, что может испугать. Или, того хуже, навредить.
Укусы, синяки, царапины, засосы и прочая грубость — это присутствовало раньше. Сейчас он не имеет права «засорять» ее сознание подобным насилием. Но себя же не перепишешь по новой. Дай только волю…
Пускай уж лучше держится от него подальше, пока память не вернется.
[1] Другие не могут. Я смогу.
[2] Никогда не теряй бдительность.
Глава 32
К обеду Диана, с порога рассыпаясь в извинениях, привозит Софию с пакетом лекарств и сменной одеждой.
— Температура спала. Мне нужно хотя бы на пару часов в офис заехать.
— Не обижайся, если через десять лет Софи тебя возненавидит.
— Адам, — вымученно стонет женщина, легонько хлопая его по груди.
— У тебя на глазах яркий пример, дорогая тетушка.
— Не говори глупостей. София все понимает…
Восторженный лепет девочки прерывает начатую женщиной фразу.
— У меня новая кукла, Адам! Смотри! Смотри! Это Фрэнки Штейн[1]!
— Страшная, — вяло оценивает Адам.
Софи заходится смехом.
— Знала, что ты так скажешь.
Титов едва заметно подмигивает девочке, сохраняя невозмутимость, принимает из рук Дианы пакет с лекарствами. А замершая на пороге прихожей Ева смотрит на происходящее с явным недоумением.
— Привет, — улыбаясь, машет ей женщина. И снова смотрит на Титова. — Там внутри лист назначения от врача.
— Разберемся.
— Спасибо, — с благодарной улыбкой говорит Диана, на секунду касаясь губами щеки Адама. — Ладно, я побегу, — перед выходом быстро целует дочь в макушку.
В квартире Титовых становится шумно. София увивается вокруг Адама по дороге в кухню. Забегая перед ним, увлеченно тараторит.
— Вчера в садике Шолохов снова меня задирал и за косу четыре раза дернул…
— Стоило ее отрезать еще короче. Но ты, я надеюсь, двинула ему в глаз? Или опять расплакалась?
Девочка набрала в щеки воздух и возмущенно выдохнула.
— Еще как! У него прямо искры из глаз полетели. Я сама видела!
— Молодец. Искры видела?
— Ну да! — заявляет уверенно, недоумевая, что Адаму требуются уточнения. — Это, знаешь ли, был сильный прямой удар, как ты меня учил.
— Моя девочка.
Титов произносит это ласковым и покровительственным тоном. У Евы невольно, хотя она в данной ситуации лишь слушатель, стремительно теплеют щеки.
— Ага, — довольно двигает острым подбородком девочка. — А еще я сказала Валентине Петровне, что не хочу танцевать этот дурацкий танец вареников на новогоднем утреннике. Она из-за этого, знаешь ли, офигела просто, — глаза девочки становятся как два больших блюдца, и Титов, по всей видимости, из братской солидарности шире распахивает свои. — Пробовала подмазаться, как ты и говорил. А потом маме нажаловалась. А я на своем стояла, — топнула ногой для убедительности. — Ни за что! Никаких вареников больше танцевать не буду!
— Правильно.
Оставив пакет с лекарствами, небрежно погладил русую голову, но было в этом жесте, на самом деле, что-то особо нежное.
— Есть будешь? Голодная?
Замотала головой отрицательно, едва ли вдумываясь в суть вопроса, спеша дорассказать самые важные новости.
— И еще, когда я снова пойду в садик, и ты приедешь меня забирать, нужно серьезно поговорить с Валентиной Павловной. Она обзывает детей! В понедельник назвала одну девочку чучелом, а потом еще растяпой. Только ты можешь помочь. Мама не скажет.
— Не волнуйся, я с огромным удовольствием поставлю на место этого противного гнома, — заверяет сестру Титов, иронизируя по поводу маленького роста воспитательницы.
Пока он включает электрический чайник, девочка продолжает виться вокруг.
— У нее уже глаз дергается, когда ты приходишь, — пародирует, и они вместе с Адамом громко смеются.
Видно, что они привыкли проводить вместе много времени. У них шутки и выражения, которые посторонний не всегда поймет.
Ева чувствует себя лишней, но уходить в комнату ей не хочется. Приняв налитый Адамом чай, она с улыбкой наблюдает за ними. И, несмотря на то, что откуда-то из глубины души приходит понимание, что она не любит быть на вторых ролях, наслаждается ролью зрителя.
— Адам! Адам! — кричит София после небольшого затишья. — Побросаешь меня до потолка?
Подпрыгивая, тянет к Титову руки, и он с готовностью ее подхватывает.
— Только не закрывай глаза.
— Не закрою!
Подбрасывает так высоко, что у Евы сердце замирает. София же восторженно визжит и заливисто смеется, но доверяет брату на сто процентов.
— Вот сейчас: ты закрыла глаза.
— Не закрывала!
— Боишься?
— Не боюсь!
Адам смеется вместе с девочкой, и Еве вдруг кажется, как бы банально это не звучало, что его смех — самый лучший на свете. Из-за него у нее сладко ноет и странно вибрирует сердце.
Вздыхая, опускает взгляд на золотистый ободок своей чашки. Пытается не быть предвзятой, подозрительной и обозленной из-за микроскопической части того, что появилось в темноте ее сознания. Больше не спрашивает Титова, какими были их отношения. Понимает, что они не были простыми. Сам Адам — неоднозначный сверхсложный механизм.
Да и Ева… Точнее то, что от нее осталось. Сейчас ее жизнь похожа на сон. Чувствует подсознательную тревогу, потому что, скорее всего, он не имеет ничего общего с реальностью. Кажется, внутри нее спят демоны. Они только и ждут, когда лопнет мыльный пузырь, в котором она сейчас находится.
Вопреки всему, не может ничего поделать со своим глупым сердцем. Оно притягивает Еву к Титову. Ей хочется смотреть на него, слушать его глубокий сильный голос, дышать вместе с ним. Вздрагивать, когда он смотрит в ее сторону. А за дверями спальни бесконечно думать только о нем. На повторе и по кругу. Стыдно, но, кажется, ничто другое ее вообще не интересует. Было ли так всегда?
Их поцелуй, вопреки всем доводам рассудка, привел к большей эмоциональной путанице, чем проснувшиеся за ним воспоминания. Как ей держаться от Адама в стороне, если сердце так и рвется к нему?
Опуская на пол Софию, парень ловит обращенный к нему взгляд и подмигивает Еве. Закусывая губу, она втягивает воздух глубже. Игнорирует бегущие по телу мурашки и дрожь в руках. Остывшая чашка больше не греет, но отлично скрывает волнение.
— Пойдем, — опустив взгляд вниз, замечает Софию. Девочка тянет ее за вязаный кардиган. — Ты какая-то опущенная в воду, или как там правильно говорят?
Смех вырывается из груди Евы совершенно неосознанно.
— Ох, так меня еще не называли… Наверное.
— Тебе грустно? — не унимается девочка, вглядываясь в лицо Евы.
Тяжело выдерживать этот внимательный пытливый взгляд. Кажется, что София пробирается им внутрь. Безболезненно и бесхитростно, потому что не стремится навредить. Но у Исаевой невольно увлажняются глаза.
