Я снова целую ее в щеку.
Мы с ней как школоло, ей-богу.
Пощекотав нам нервы и ещё сильнее распалив меня, Дина пересаживается назад, а Марк занимает кресло водителя.
Мелкий принимается за дело с удвоенным азартом и старается ехать быстрее. Я догадываюсь, что это он перед Диной в грязь лицом ударить не хочет. Но в какой-то момент машину снова уводит в сторону обочины. Я тут же перехватываю руль одной рукой и невольно замечаю синяк на левом запястье пацана.
— Тормози, — тут же велю ему. Марк резко жмет на педаль. Слетев с сиденья, я упираюсь ладонями в переднюю панель. — Полегче, мужик! — ворчу на него, доставая из кармана пачку сигарет. — Пойдем проветримся.
На улице я подкуриваю. Мы медленно вышагиваем по асфальту.
Я все думаю, с чего начать, как к нему подступиться, но в итоге просто останавливаюсь, беру Марка за руку и поворачиваю запястьем вверх.
— Что это?
— Ничего. Просто, — в глазах Марка мелькает паника.
— Ничего?! Просто?! — я бросаю сигарету, хватаю его за руку и задираю рукав толстовки выше локтя. — А это еще что за дерьмо?! — с ужасом смотрю на пожелтевшие синяки — четкие отпечатки чьих-то толстых пальцев.
— Я же сказал, ничего, — упрямо повторяет брат, дергая рукой.
Он отворачивается и шагает в сторону машины, мне приходится притормозить его.
— Откуда синяки?! — напираю на Марка, загораживая путь.
— Упал, — упрямо отвечает пацан, сильнее натягивая рукава толстовки.
Я же вижу, он явно что-то скрывает.
— Это он, да? — хриплю я. — Он?
Меня окатывает холодным потом, горло сдавливает, от дрянных липких мыслей кружится голова.
— Ты глухой, что ли? — огрызается Марк совсем по-взрослому. — Упал я!
Он поднимает голову. Я вижу страх на его лице, а еще стыд. Гребаный стыд.
— Он… Твой отец… Он трогал… тебя? — запинаюсь на каждом слове. — Только не ври, пожалуйста.
— Он ничего мне не сделал, — Марк трясет головой. — Ничего… такого, — но нижняя губа пацана предательски подрагивает.
Я не верю ему. Потому что знаю, как выглядит кожа тощего подростка, когда его хватают или бьют огромные волосатые руки.
А еще помню звук гадкого сопения и даже сейчас слышу, как пузырились сопли в носу отчима, пока я делал ему массаж.
Это то, о чем я ненавижу вспоминать…
Мама тогда была в роддоме.
И я был обречен провести с отчимом несколько дней наедине в том проклятом доме. Одним вечером он зашёл ко мне и предложил посмотреть фильм. Я не особо горел желанием тусоваться в его обществе, но дядя Вова выглядел искренним и добродушным. Тогда я решил, что это он рождению Марка так рад. Вот и согласился.
Для начала отчим включил фильм.
"Посмотрим кино для настоящих мужчин, пока мамы нет дома. Ведь ты уже не маленький, да, болтать не будешь?"
Мне и в голову не могло прийти, что за фильм он включит. А когда на экране замаячили голые тетки и мужики, какая-то сила пригвоздила меня к месту. Я знал, что мне нельзя смотреть такие фильмы, и понимал, что отчимы не должны их показывать своим восьмилетним пасынкам, но ничего не мог с собой поделать. Мне было стыдно, но еще сильнее хотелось доказать дяде Вове, что я взрослый.
А потом он попросил помять ему шею. И зачем-то я снова согласился. Больше не было ничего криминального, вот только меня по-прежнему преследует ощущение, что я участвовал тогда в чем-то грязном, аморальном.
Что это было? Трудно сказать. Кроме того раза, отчим никогда не предлагал мне смотреть с ним порно и ни к чему не склонял, только лупил с какой-то изощренной злобой и жестокостью, пока матери не было рядом.
Я, конечно, в долгу не оставался, и матом его крыл, и гадости делал, и из дома убегал. Мама тогда любой мой косяк валила на отца, а тому было похрен. А когда мне исполнилось шестнадцать, отчим сам предложил матери купить для меня квартиру. Вскоре я съехал от них. К тому времени он уже расстался со своей идиотской затеей перевоспитать испорченное отродье. И с кулаками больше не лез, да и вообще меня игнорировал. После девятого класса я так сильно вымахал, что стал выше него, тогда же начал ездить в тренажерку. Это я сейчас понимаю, почему вдруг дядя Вова перестал размахивать кулаками и оставил меня в покое.
Я вырос и мог ему ответить.
Но Марк… Что он с ним вытворяет?
Ведь он его ребенок…
Становится нечем дышать. Меня точно током шибануло.
В попытке прогнать дурные мысли, я дергаю молнию на куртке, но ничего не выходит. В голову лезет самое отвратительное, гадкое, мерзкое.
— Он звал тебя смотреть с ним порнушку, да? — осторожно предполагаю я. Брат лишь кивает в ответ. Прикрыв на секунду глаза, я делаю размеренный вдох. — Что ещё? Он тебя трогал? Просил что-то ему сделать? — стараюсь говорить спокойно и не подавать вида, насколько меня воротит от этих вопросов.
Марк начинает трясти головой.
— Нет! Нет! Ты чего?! — смотрит на меня ошалевшим взглядом. — Просто мне не хочется смотреть такие… фильмы. Я так ему и сказал, что мне не нравится, встал с дивана. Тогда он схватил меня за руки, начал трясти, назвал девчонкой… — угрюмо объясняет брат.
— Сука… — я сжимаю челюсти. — Как же я его ненавижу… Так, это все? Точно?
— Да, — кивает Марк.
Я изучаю его лицо, пытаясь понять, говорит ли он правду или старается скрыть что-то, в чем не хочет сознаваться. К сожалению, мне не дано читать мысли. Пацан выглядит хмурым, раздраженным и не больше. Возможно, я зря гоню на отчима, и никакой он не извращенец, и не педофил, а просто тупой кусок дерьма с замашками диктатора, но факт остается фактом — он издевается над своим сыном.
— Мама знает, что отец тебя избивает?
Брат ведет плечом.
— Нет.
— Так почему ты ей не скажешь?!
— Папа говорит, что только слабаки жалуются, — бормочет Марк. — А настоящий мужчина должен быть терпеливым и стойким.
Я сжимаю кулаки.
— Знаешь, что, братишка, козел твой папа, — выпускаю воздух через ноздри. — Настоящий мужчина не тот, кто молчит и терпит, а тот, кто может за себя постоять. Настоящий мужчина не издевается над детьми. Настоящий мужчина не самоутверждается за счет слабых, — я проглатываю вставший в горле комок. — Вот что. Будешь со мной в зал ходить. Или лучше найду тебе тренера.
Ссутулившись, Маркс шаркает кроссовком по трещине в асфальте.
— Папа не разрешит.
— Да пошел он! — рявкаю я. — Слушай, ты главное не бойся. Я тебя в обиду не дам. Он больше пальцем тебя не тронет. Понял?
— Ладно, — судя по голосу, он мне не верит.
Я снова тянусь за сигаретами.
— Ну и все. Я найду тренера. Бокс, дзюдо — любые единоборства, что сам выберешь, — выдавливаю из себя подобие улыбки.
— Чтобы папу бить? — с сомнением в голосе произносит Марк.
— Нет. Чтобы уметь себя защитить. И не только от него. В мире много говнюков, поверь мне на слово.
Мы еще немного стоим. Я курю, а брат молча обдумывает мои слова. Затем мы возвращаемся в машину, и я везу его домой.
— Так, еще раз, где ты был сегодня? — спрашиваю Марка на прощание, высунув голову в открытое окно.
— На выставке робототехники, — оглядывается пацан.
— Моя школа, — я широко улыбаюсь, изображая самодовольство.
— Обучаешь подростка, как врать родителям? — Дина воспринимает мою браваду за чистую монету.
Все еще нервничая из-за Марка, покусываю внутреннюю сторону щеку. Хочется прямо сейчас набрать мать и спросить ее, какого хрена она снова лажает и не видит того, что творится у нее под носом, в ее доме, с ее несовершеннолетним сыном. Только не стоит делать этого при Дине. Не хватало еще ее втягивать в наши семейные разборки. Эта девушка — мой маленький райский уголок среди океана, кишащего разной дрянью. Я тянусь к ней и слегка дергаю за косичку. Мне больно от мысли, что кто-то или что-то может проникнуть на наш остров и все испортить.
— Можно подумать, ты никогда не врешь? — спрашиваю Дину, наклоняя голову на бок.
— Да уж… Если мой брат узнает… — ее улыбка медленно гаснет.
