зоне, Стасик, это не недопонимания, — голос Горелого глухой, мертвый. Как и он сам. Странно так: совсем недавно был живым, а теперь мертвый… — Это проеб.
— Я же объяснял твоему партнеру… — Стас прочищает гордо, хлюпает разбитым носом, и Горелый делает себе пометку кинуть премию парню, что почесал кулак о прокурорскую рожу. Одно удовольствие теперь смотреть и слушать. — Это банальный недосмотр… Меня вызвали… Я должен был быть в командировке, отдал дело неопытной сотруднице… Я думал, что все пройдет штатно, но она…
— Круто, наверно, чувствовать себя мужиком, подставляя свою бабу под поезд, да? — Горелый поворачивается к Стасу, режет его взглядом, и тот затыкается, — вот только слегка проебался ты, прокурор… Я, пока сидел, не мог нормально выяснять, и мой приятель на воле был сильно занят отбиванием нашей компании от неожиданно нарисовавшихся конкурентов, как вовремя они появились, да? А вот недавно, буквально сегодня с утра мне кое-что скинули… Например, что ты, Стасик, в тот год, когда я сел, резко разбогател… Не по-прокурорски прямо… Правда, все на твоей жене было, чтоб без палева, да?
— Это… Не понимаю, о чем ты… Да, Оксана получила наследство…
— Угу… Наследство… Тетя умерла, наверно, да? Ай-ай… И с Рыжим ты в Копенгагене не отвисал в этот месяц, да?
— Не понимаю…
— Вот и я не понимаю, прокурор… Ты ведь знал, что я с тебя спрошу. Знал ведь? Ты получил бабло… И просто тупо слил меня… На что рассчитывал? На то, что я поведусь на сказку о неожиданно охреневшей девочке, сделавшей все по-своему?
— Но она в самом деле!
— Это да. Не спорю. Но бабло ты от Рыжего за мой срок получил… Вот знал я, что вы, прокурорские, твари продажные, но не думал, что настолько с башкой не дружите… Хорошо, хоть не все. Есть нормальные люди. Кстати, а чего это Рыжий тебя потом прокинул? А? Плохо сосал?
— Горелый, ты тоже не перегибай…
— Да я еще и не начинал. Ладно, я сегодня добрый, потому просто вернешь мне назад то, что я тебе кинул за условку. В процентами за шесть лет, само собой. Чистый с тобой свяжется, скажет окончательную сумму.
— Но Горелый! Это реально не я! Это она! Почему ты только с меня спрашиваешь? И я не понимаю, я никаких дел с Рыжим… Мы просто встретились тогда… И все! Все!
Стас волнуется, повышает голос, его разбитый нос синеет от натуги, а Горелый смотрит на него и охреневает в очередной раз, думая, что бабы, все-таки, дуры. Ничем другим не объяснить то, что Карина, мать ее, Михайловна, в свое время так увлеклась этим прыщом, что даже девку от него родила. Хорошо, хоть мелкая засранка вообще не в папашу, это прям счастье… Для нее.
Горелый даже не считает нужным реагировать на очередное доказательство того, что яйца у этого мудака только для украшения, вскидывает на него взгляд, и Стас послушно умолкает.
Какой покладистый. И чем, интересно, Рыжему не угодил? Тот любит, когда ему лижут…
— Про девчонку забудь, — спокойно продолжает Горелый, меняя тему, — про ее мамашу — тоже.
— Горелый, это мое право, как отца…
— Услышал? Признание электората как-нибудь по-другому будешь покупать. Если вообще будешь. А то я записи с места событий, как два мужика гоняют по двору маленькую девочку, уже в топе ютуба видел…
— Что-о-о???
— Ну а ты как думал? Двадцать первый век. Даже в деревне есть сотовые. И кто-то, похоже, побеспокоился выложить в сеть твои художества… Неаккуратно ты, Стасик… Это ладно, еще мои люди вовремя появились, от позора тебя спасли. И от статьи за киднепинг… Ох, хуевая статья… В зоне не любят, когда детишек обижают…
— А ты чего так переживаешь за Карину? — щурится неожиданно Стас, хотя слова про зону явно находят отклик в его душе, судя по стремительно бледнеющей роже, — спишь с ней? Вот сучка!
— Не твое дело, гнида, — почему-то Горелому, несмотря на смертельную обиду на прокуроршу и отчетливых хруст подошв по рухнувшему новорожденному миру, не хочется, чтоб этот урод полоскал ее своим грязным языком. — Надеюсь, повторять не надо? Про мелкую забудь. И про ее мать — тоже. Я за тобой посмотрю, чтоб не ошибся. А теперь бери своих покемонов и пиздуй отсюда по холодку. А то потом заморозки будут, расшибетесь на местных дорогах. Они ухабистые.
Стасик-пидарасик сваливает, булькнув напоследок разбитым носом, а Горелый садится в кресло и еще раз перечитывает присланную утром информацию от Чистого, нашедшего неплохого хакера, умеющего ломать зарубежные базы, и пытается правильно воспринять реальность. В которой прокурорша вообще, оказывается, не в связке со своим бывшим ебарем, а просто дурочка, которую подставили. И грамотно подставили, рассчитывая, что Горелый достанет ее из зоны и на этом успокоится.
Двойной гнида Стасик продал не только его, Горелого, причем задорого, не постеснялся, но и еще свою бабу, беременную от него в тот момент. Это какой же тварью надо быть?
Горелый только головой качает, удивляясь в очередной раз людской подлости.
Вроде, столько всего видел, а все охреневает…
— Горелый, там к тебе училка пришла, — стучится в дверь один из его парней, — пускать?
Горелый, успокаивая некстати ворохнувшееся сердце, хмурится, прикидывая, надо ли ему это все?
Да, она оказалась не сучка. Просто баба. Обычная баба, видевшая в нем только тварь, зэка, животное, которому нельзя доверять. Которого надо опасаться. И умасливать, если тебе что-то от него надо…
Разочарование, которое испытал Горелый в это утро, настолько яркое, что затмевает все на свете.
И его мысли, его желания насчет нее кажутся тупыми и смешными. Недостойными нормального мужика.
Она, наверно, благодарить пришла…
— Нахуй ее, — коротко приказывает он молчаливо ждущему парню, и тот исчезает за дверью.
А Горелый смотрит в окно и думает о том, что сейчас все правильно сделал.
Нахуй ее, с ее благодарностью.
Просто нахуй.
Когда Горелый общался со Стасиком-пидарасиком и говорил про нормальных прокурорских, не гнид, он определенно знал, кого конкретно имел в виду.
Его будущий сват, прокурор Федотов Виктор Михайлович, щурится на огонь камина сквозь пузатый коньячный бокал, улыбается едва заметно чему-то своему. А сам Горелый, никогда особо не понимавший тонкостей коньячных букетов, вкусно дымит сигарой и тоже смотрит на огонь.
Такое, чисто мужское времяпрепровождение. Спокойное, молчаливое.
Разговор идет ленивый, не особенно серьезный. Поверхностный даже.
О семье, потому что теперь их родственные узы связывают.
Кто бы сказал Горелому еще пару лет назад, что у него прокурор будет в
