была смертельно опасна.
— Твои братья знают, что ты скучаешь по мне? Они знают, что у тебя все еще есть мои вещи? Фотографии, открытки и письма? Что ты часто возвращаешься в прошлое? Что нюхаешь мои духи и носишь мои украшения, примеряешь платье или два?
Выражение моего лица было пустым, я ненавидела то, как сердце наполнялось стыдом.
— Знают ли они, что ты думаешь обо мне и плачешь? Что жалеешь, что не смогла обнять меня в последний раз, даже после всего того, что я сделала с твоим братом? Что ты наблюдала, как меня так отвратительно тащили из моего дома, зная, что они всадят мне пулю между глаз? — Она подождала мгновение. — Они знают?
Конечно, нет. Как я могла признаться в таком?
Она посмотрела на меня сверху вниз.
— Настасья. Они были бы в ярости. А ты — опозорена. — Мать маленькими шажками направилась к ванной, с достоинством усевшись на фарфоровый бортик. — Нет, ты ни за что им не скажешь, потому что знаешь, что они никогда не поймут. Но я пойму. Ты знаешь почему?
Я покачала головой.
Ее гордая улыбка одновременно и согревала, и охлаждала.
— Потому что ты такая же, как я.
— Нет, это не так, — прошептала я. Страх, вызванный ее заявлением, был подавляющим.
Она отмахнулась от моего слабого ответа.
— Отрицай, сколько хочешь. Факты говорят громче твоих вялых протестов. Теперь еще раз спрошу: где Виктор?
— Мы расстались. — Мой голос дрожал.
— Нет. — Мать подняла руку, нежно помахав пальцем в воздухе. — Ты порвала с ним, потому что в глубине души ты продукт моего чрева и, следовательно, меня. Потому что для тебя важно социальное положение. А Виктор Никулин никогда не был достоин моей дочери.
Она ошибалась.
Я нахмурилась.
— Перестань.
— Нет денег. Нет достойного жилья. Никаких перспектив. Это важно для тебя, дорогая.
Все не так.
— Это не так.
Она слегка наклонилась вперед, делая ударение на каждом слове.
— Тогда почему ты не с ним?
Моя грудь болела.
— Потому что…
— Из-за чего? — подсказала она.
Было трудно дышать.
— Потому что…
Ее глаза сверкнули.
— Скажи это!
— Потому что любовь к нему убивает меня!
Слова вылетали из моего рта, как пули из пистолета. Я задыхалась от осознания того, что это была смерть, которую я охотно приняла бы, если бы только он был у меня.
Мое дыхание сбилось, когда из глаз потекли слезы.
Мое сердце разрывалось от шальной мысли.
Почему он не любит меня?
— Это убивает тебя. — Ее кивок был торжественным. — Он — яд. Болезнь в твоих венах. Заболевание, передающееся половым путем, и ты раздвинула ноги, пригласив болезнь к себе. Он слабенький котенок в мешке, опускающийся на дно океана, и он забирает тебя с собой.
Мои глаза затуманились. Я прохрипела:
— Ты не знаешь его так, как я.
Глаза матери потемнели.
— Я знаю, что он сквернословящий, неотесанный, избалованный…
Гнев вспыхнул глубоко внутри меня.
— Перестань.
— … высокомерный, эгоистичный…
Этот гнев быстро превратился в ярость.
— Мама, остановись.
— …безответственное, жалкое подобие мужчины.
Я открыла кран и прополоскала рот, прежде чем плеснуть холодной водой на лицо. Я разозлилась:
— Я тебя не слушаю. Ты токсична.
Ее материнский тон был оскорблением.
— Но ты слушаешь, глупая девочка. Ты услышишь все, что я скажу, поскольку я в твоей голове, и я буду услышана. Я требую этого.
Уходи. Уходи. Уходи!
— О Боже. — Я схватилась за пульсирующую голову, запутавшись пальцами в собственных волосах.
Я сходила с ума.
— Мои слова будут звучать эхом в твоей голове, пока твои уши не станут красными.
Мое тело начало раскачиваться. Я крепко зажмурила глаза.
— Пожалуйста, остановись.
Краем глаза я наблюдала, как она встала и направилась к центру комнаты.
— Ты красота и жизнестойкость. Одновременно мягкая и неуступчивая. Гордая, хорошенькая штучка. Ты Леокова, и ты хочешь его, — насмехалась она надо мной. — Я уверена, что ты находишь это столь же забавным, как и я, что, хотя ты отдала этому мальчику всю себя, он не дает взамен ничего, кроме объедков со стола. Ты даришь ему свое сердце, и он начисто его вырезает. Ты истекаешь кровью, а он смотрит, но ничего не делает. — Она выглядела такой разочарованной во мне. — Глупая девчонка, когда же ты прекратишь эту чушь? Ты влюбилась в бандита…
Ее слова глубоко ранили меня. Мое дыхание стало тяжелым.
— …и он не любит тебя в ответ.
Жестокий смех, которым она закончила, заставил что-то сломаться внутри меня.
Протянув руку, я сомкнула пальцы вокруг основания тяжелой хрустальной вазы, стоящей на моем туалетном столике. Смех матери отозвался эхом, и мое сердце болезненно забилось в груди.
Она смеялась и издевалась снаружи, но в моей голове она дразнила меня шепотом и ложью, пока все утверждения не наслоились друг на друга.
— Ты дура.
— Позор.
— Принцесса, которая ложится с собаками.
— Такое разочарование.
— Неудивительно, что он не хочет тебя.
— Твой отец перевернулся бы в гробу из-за того, кем ты стала.
Я задержала дыхание, когда она прицелилась в свою цель, и ее последнее заявление попало прямо в яблочко.
— Ты моя дочь.
С этим прощальным выстрелом потребность причинить ей боль взяла верх.
Мое тело дрожало от необузданной ярости, когда я подняла вазу, повернулась и проревела:
— Я сказала, хватит, — рука вытянулась, ладонь отпустила, и я наблюдала словно в замедленной съемке, как тяжелый кристалл поднялся в воздух, летя к женщине, которая родила меня.
Мать ухмыльнулась, когда ваза полетела к ней, и как раз в тот момент, когда она должна была попасть ей в лицо, она исчезла, а ваза полетела к непреднамеренной цели. В тот момент, когда она соприкоснулась с моей душевой перегородкой, пронзительный звук разбитого стекла эхом разнесся по небольшому пространству.
Шок от всего этого заставил меня зажать уши руками, чтобы скрыть пронзительный взрыв. Плечи приподнялись, когда я зажмурилась и защитно изогнулась всем телом, когда осколки стекла зазвенели и посыпались вокруг меня.
А потом тишина.
Мои дрожащие руки постепенно опустились с головы. Я выпрямилась, насколько могла, моргая в оцепенении, вглядываясь в осколки стекла и битую плитку.
Печаль наполняла меня медленно, неторопливо, словно я была стаканом под протекающим краном. Каждая упавшая капля наполняла
