Ознакомительная версия.
– Ясно, – кивает Наташа и порывается уйти.
– Погоди. Почему ты не танцуешь?
– Не хочу.
– У любого «не хочу» есть причины.
– Какое вам дело! – откровенно грубит девочка и уже делает несколько шагов в сторону.
– Я не хочу ехать, потому что боюсь.
Наташа смотрит на женщину с опаской (может, она ненормальная?), но все же спрашивает:
– Куда ехать?
– Домой. К родным. Придумываю дурацкие отговорки. Сторожа, кота, работу – а на самом деле просто боюсь ехать в Мадрид. Потому что просто не смогу не прийти домой. Не могу туда не прийти и прийти не могу.
– Почему? – автоматически спрашивает ребенок. Из всего сказанного она поняла только, что странная женщина живет в другом городе и боится туда ехать.
Что ей ответить? Не рассказывать же про ворох открыток и иллюзию успеха, которую Андреа создала для своей семьи. Одно дело – корябать несколько чернильных строчек и совсем другое – рассказывать небылицы, глядя в глаза. Выслушивать хвалебные речи родителей, демонстрировать свою игру соседям, приглашать на несуществующие концерты и знать, что ты никто и ничто.
– Не могу не прийти, потому что я их люблю и очень соскучилась, а прийти не могу, потому что наделала много глупостей из-за разных комплексов и страхов. – Андреа наконец честно объясняет причину своей дилеммы «ехать – не ехать». – Так почему же ты не танцуешь?
– Боюсь, – чуть слышно выдыхает Наташа.
– Чего? – Ласково и ненавязчиво. Карлович бы одобрил.
– Со мной может случиться то же, что и с мамой… – Из черных глаз вновь бегут слезы.
«Родителей нет, – припоминает Андреа слова педагога. – Что же случилось с мамой? При чем тут классический танец? Спросить, не спросить… Лучше не стоит».
– Но ты же любишь фламенко.
Уверенный кивок и протяжное, захлебывающееся «О-о-очень» сквозь всхлипывания.
– Любишь и боишься сделать что-то, чтобы танцевать еще лучше.
– Угу. – Наташа понуро опускает голову, ровная ниточка пробора блестит на солнце между тугими черными косичками.
– Вот и у меня та же проблема, – вздыхает Андреа.
Какое-то время они молчат, вглядываясь в мелькающие за окном позиции, батманы, антраша и не видя их. Каждая думает о своем, но обе чувствуют одно и то же: боль нескончаемого одиночества слегка ослабла, а к изнуряющим, отравляющим душу воспоминаниям уже подкрадывается ластик времени.
– Знаешь, – Андреа нарушает затянувшееся молчание на правах старшей, – а давай договоримся так: я поеду и попробую преодолеть свой страх, а через две недели мы с тобой встретимся здесь в это же время, и я расскажу, что получилось. А потом мы подумаем, как быть с твоим «боюсь». Договорились?
– Договорились. – Андреа кажется, что черноглазая Наташа улыбается сквозь слезы.
– Договорились, – говорит Андреа, пожимая плечами. Марат только что попросил сопроводить его на корриду. Сказал, что давно мечтает, а одному страшновато. Андреа никак не ожидает откровенных признаний с его стороны и автоматически соглашается. Пассажиры уже закончили трапезу, стюардессы с дежурными улыбками катят по проходу тележку с дьюти-фри. Два часа до посадки, и Андреа решается:
– Только и я тебя попрошу кое о чем.
– Валяй. – Конечно, сейчас попросит в остальное время ее не беспокоить. Скажет, что раз уж они решили лететь, то не стоит портить друг другу отпуск. Надо поскорее сделать дело и разбежаться. Даже из вежливости, наверное, укажет на пару известных мест, которые Марат просто обязан посетить в столице Испании. Ему-то что! Да ради бога! Не хочет общаться – не надо. Она его не меньше бесит, чем он. Думает, если он обратился к ней с просьбой, то она уже автоматически считается победителем необъявленной войны. Как же! Дудки! Просто он читал в какой-то умной книге, что на корриду надо идти обязательно вместе с настоящим испанцем, иначе многое останется непонятным. А что делать, если других знакомых испанцев у него нет? Ладно, послушаем, что она там мямлит.
– Я… Мне… правда, очень неловко, – действительно мямлит Андреа, – но у меня просто нет другого выхода.
Она уже несколько дней мучительно ищет способ увидеться с родными и избежать изнурительных разговоров по душам и нежелательных вопросов. Идея пригласить Марата в гости кажется ей прекрасным выходом из положения.
– К твоей маме? Это что, шутка? Зачем тебе это надо?
– Чтобы ты подтверждал все, что я буду рассказывать. Запомни: я – гитарист. Играю в известном оркестре, который гастролирует по миру. График очень напряженный, ни одной свободной минуты. Я уже почти три года не виделась с семьей именно по этой причине. А ты – мой коллега. Как бы тебя представить?
– Дирижер, – усмехается Марат.
– Как вас представить? – задает дежурный вопрос секретарь очередного художественного руководителя.
– Дирижер, – говорит Марат навязшее в зубах слово и тут же замечает, как вежливый интерес в ее глазах сменяется сочувствием. В кабинете мужчину ожидает неминуемое фиаско.
Оказывается, дирижеров в Москве хватает. Места в музыкальных театрах и симфонических оркестрах прочно заняты, и у каждого занятого места есть многофамильный список претендентов на случай, если вдруг освободится вакансия. У Марата не только нет протекции, чтобы пристроиться хотя бы в конец этой виртуальной очереди, у него есть то, что не позволяет сочувствующим вписать его в лист ожидания. Подмоченная репутация в мире искусства всегда опережает личность. И никого не интересует, почему тридцатипятилетний ведущий дирижер известного московского оркестра «Музыканты столицы» вынужден был вместо спектакля сорваться в Бишкек, почему целый год преподавал там и почему принял решение вернуться. Никто не вдается в подробности, никого не волнуют детали. Есть информация в переходящем из уст в уста личном деле: «Человек ненадежный. Сорвал премьеру. Приему на работу не подлежит».
А работа Марату нужна гораздо больше, чем раньше. Он теперь отвечает не только за себя. Теперь он добытчик. Должен одевать, обувать, кормить. Он их сорвал, привез, надавал обещаний, подарил надежду. Теперь просто обязан исполнить задуманное.
Москва блещет атрибутами шикарной жизни: новые машины, модные магазины, дорогие рестораны. И почти в каждом ресторане – живая музыка. В одном из них найдется место и для талантливого дирижера, который превратится в тапера ради счастья маленькой девочки. Марат проиграет там полгода, пока в один из вечеров в дверь ресторана не заглянет арт-директор «Музыкантов столицы» и не изобразит на своей скользкой физиономии торжествующую ухмылку. Падать больно. Даже если ты сам принял такое решение. Марат знает, что за этим последует: толпы знакомых (в основном недругов) придут поглазеть, как их бывший конкурент лабает в забегаловке под чавканье посетителей. Терпеть унижение? Марат не стыдится играть в ресторане, но терпеть насмешки ему не позволит гордость. И тапер переквалифицируется в маляра.
Ознакомительная версия.
