Тогда она плакала…
Сонечка увидела на столике внизу большие ножницы и, обрадовавшись находке, стала с каким-то наслаждением кромсать платье, туфли, шляпу… Завернула обрезки в газету, сделав тючок. Эти останки жгли руки, наваливался ужас: ее уже, наверное, ищут. Соню-убийцу. Уродливую убийцу.
Что она убила Макса, Соня не сомневалась.
От произнесенного слова — «убийца» — она вздрогнула, вдруг возникло ощущение того, как нацеленный ее рукой нож входит в упругое тело… Она затрясла головой и, схватив тючок с обрезками, вытолкнула в окно. Избавилась от улик, подумала она.
Однако ощущение ножа в руке не проходило.
Она взяла со столика остатки водки и выпила полстакана.
Водка подействовала почти сразу, все чувства исчезли, и она провалилась то ли в сон, то ли в пьяное беспамятство — водку она пила впервые.
Макс очнулся оттого, что у него нестерпимо болели лицо и руки.
Сначала он ничего не помнил. С досадой подумал о том, что, видно, вчера здорово разбился где-то: то ли у Мишки на помолвке, то ли еще где… Хотел поднять руку, чтобы ощупать свою разбитую физиономию, но рука была неподъемной. Он ощутил чудовищную слабость, а на лице тяжесть и скованность. Повязка?..
И тут все высветилось. Макс, вспомнив мельчайшие детали вчерашнего, а может быть, далекого вечера, почувствовал прилив к больной голове бешеной крови.
От злобы и жажды немедленной мести он застонал — вовсе не от боли, как подумала сестричка, дежурившая у него в палате. Валерка хорошо платил ей.
— Что с вами? Вам плохо? Сделать укол? — подскочила она к нему.
— Не надо… — еле произнес Макс сквозь щель в марле. — Позови… кого-нибудь…
— Врача? Сейчас… — сестричка бросилась к двери, но Макс, злясь на ее услужливость и дурость, остановил ее: — Не врача. Дядю, Москви-ти-на…
Сестричка выбежала. Вернувшись вскоре, она, наклонившись к Максу, затараторила:
— Я дозвонилась. Ваш дядя будет через десять минут.
Ее слова отдавались в голове, как удары молота.
— Замолчи… — прошептал он.
Она обиженно замолчала, сев на стульчик рядом с кроватью. От сестрички пахло такими резкими духами, что у него мутилось в голове и желудке.
— Слу-шай… Как тебя…
— Света, — тут же откликнулась она.
— Уй-ди. Ты мне… не… нужна… — снова прошептал Макс.
Света совсем обиделась. Не желая терять такой заработок, она, поджав густо накрашенные губки, возразила:
— Не вы меня нанимали, не вам меня гнать. Тоже мне! Чуть с того света выглянул и уже претензии выставляет!
Макс хотел ответить ей как надо, но сил не было, и он просипел:
— Подальше сядь…
Она сначала не поняла, но он снова просипел: «По-даль-ше…», и она пересела к столику в углу палаты.
Макс пытался обдумать, что скажет дяде, но так болела голова и саднило лицо, что он едва мог соображать… Пожалуй, укол ему сейчас не помешает, он слабо окликнул сестричку.
Света тут же подошла, но вид у нее был оскорбленный.
— Что нужно? — спросила она холодно.
— Укол. Болит. Очень… — приказал Макс.
Света была все же неплохой сестрой милосердия, потому что очень споро и без боли сделала ему укол в вену, дала какие-то таблетки, и он поплыл…
Появились картинки, цветные, яркие: он на лодке плывет по пруду с лилиями, лебедями, напротив сидит девушка, опустив руки в воду, и смеется. Солнце светит в лицо… Белая шляпа с синей шелковой лентой…
Он хочет ей сказать, чтобы она сняла шляпу… Она красивой белой рукой с кольцами, сверкающими на солнце, сдвигает шляпу на затылок, и он видит окровавленное лицо той — оно ужасно!
Так же, как лицо убитого там, в Грозном, которое он видел среди развалин…
Макс кричит, она смеется… И тут он слышит голос дяди Валеры или отца: «Максик! Максик! Что с тобой?.. Макси-и-ик!»
Макс открыл глаза и сквозь пелену увидел склонившегося над ним дядьку. Или отца?..
— Очнись, я здесь, твой дядя Валера… — услышал он.
Макс малость пришел в себя, а сестричка Света вздохнула облегченно: она ему побольше дала того лекарства — надоел со своими капризами!
Она и не думала, что на него так подействует! Обойдется все. И она уже спокойно спросила:
— Мне выйти?
— Пожалуйста, Светочка. Я вас кликну, как буду уходить, — тактично попросил родственник раненого.
…Сразу видно, большой человек. И денежный, и вежливый, не то что этот вахлачина!
Света вышла.
Валерка сел у кровати, смотрел на Макса, и жалость заливала его горячей волной. Ну надо же так! Отца и мать убило, теперь вот сам изуродован! И парень замечательный — умный, работящий, любящий… Валерка думал так совершенно искренне, хотя раньше не раз злился на Макса.
— Максик, — сказал тихо Валера, — ну, как ты? Мы дождаться не могли, когда ты в себя придешь… Слава Богу, обошлось, — он незаметно перекрестился.
Честно говоря, он не чаял, что Макс выживет, хотя врачи почти ручались, только каждый раз приговаривали: большая потеря крови и шок…
— Максик, — повторил он, — не очень болит? Терпеть можешь?
Валера не знал, как себя вести. Что можно говорить раненому, что нельзя… Сюда бы Тамарку! Она бы нашлась! Но Макс позвал его, родного дядьку. А тот не ведал, как начать разговор с Максом и можно ли?.. Врачей бы сейчас спросить, но… Ладно, как получится… И Валера стал ждать, когда Макс отзовется.
Макс думал. Он вдруг понял, что ничего не расскажет ни дяде Валере, ни Гульке. Звал он дядьку затем, чтобы обо всем рассказать. Чтобы поскорее поймали эту суку и засадили в тюрягу лет на пятнадцать, где она бы заживо сгнила!
Но после этого необычного сна он понял, что сам должен свершить правосудие. Никто так не накажет ее, как он.
Ну, посидит она в тюрьме, приспособится там, приживется — такая стерва все может! И выйдет еще молодой бабой.
А этого Макс не потерпит. Нет уж! Он придумает такое!.. У него закружилась голова, закрыв глаза, он попросил:
— Дядь, ты мне расскажи… Не бойся… Я уже ничего…
Валера перепугался: что рассказать? Допросы, опросы, прочее ничего не дали. Он-то подумал, что Макс его позвал затем, чтобы самому рассказать о случившемся, он ведь не сразу же отключился… Вот незадача! Парень вроде бы пришел в себя.
Валера вздохнул.
— Вот что, Максимка, — начал он, соберясь с духом, — я тебе ничего сказать не могу. Следствие продолжается… Ты ведь, наверное, больше можешь рассказать? Помочь, так сказать, милицейским. Как? Говорить можешь?
— Говорить могу. Да сказать нечего. Открыл дверь на стук. Фурк мне в морду баллоном, и все. Даже боли не было, ничего, — это он сказал правду. Тогда он боли не ощутил. — Кто? Кому это надо?.. Понять не могу…
