Придирчиво вглядевшись в ее лицо, Джон заключил:
Сегодня вы выглядите лучше!
Давно пора!
Хотите позавтракать?
Впервые с момента заболевания Нина согласилась:
Только немного!
Это «только немного» в интерпретации Джона обернулось обильным завтраком, сравнимым разве что с фирменным блюдом Ронни из «Изи Овер».
Вы что, решили откормить меня? — спросила Нина. — При таком питании скоро я не влезу не только в свою, но и в вашу одежду!
Сейчас на вас все висит! Вы очень похудели.
Нина согласилась с Джоном, думая о том, что опухоль вокруг разреза на животе еще не прошла.
Может быть, сегодня я оденусь и тогда посмотрю?
Но Джон отрицательно махнул головой:
Завтра!
Предположив, что Джон посоветовался с доктором, она не стала настаивать. Но о чем-то поторговаться с Джоном ей очень хотелось.
Тогда как насчет газетки? Уже неделю, как я не видела ни одной!
Джон с минуту подумал, потом мачтой игрушечного катера мягко подтолкнул Джи-Джи к брошенной книге. Поданный отцом знак — и Джи-Джи моментально улетучился.
Нина попробовала сделать знак, изображающий газету. Она сложила вместе концы ладоней и растопырила пальцы.
Газета?
Правильно.
Информация была дана.
Как сказать «спасибо»?
Джон сказал словом.
Нет, как показать знаком? — сухо спросила она и повторила знак, который показал ей Джон, когда гордый собой Джи-Джи предъявил газету.
К сожалению, как ни гордилась собой Нина, едва получив газету, она упала на подушку и уснула.
Всю среду она тренировалась, заставляя себя бодрствовать и не спать так много. Но это давало отрицательный результат. Ее тело требовало покоя.
А это действительно нормально? — спросила она Джона вечером после душа. Ей казалось, что она пробежала марафон, а не постояла под душем.
Совершенно нормально, — ответил он, укладывая ее в постель.
Но почему же в больнице я так не уставала?
Вы уставали точно так же, но не думали об этом. Здесь же вы продолжаете думать о себе и о том, что делается вокруг.
Я ведь живой человек!
Джон медленно покачал головой, что было ей ответом.
Я должна думать! — настаивала она. — Когда я перестаю думать о работе, меня нет...
Вас сейчас заменяет Ли.
Я знаю, но ведь это моя работа!
Джон немного отступил, и взгляд его помрачнел.
Этот аргумент чуть не убил вас. Если бы вы не принуждали себя работать на износ, то обратились бы к врачу раньше и вам просто вырезали бы аппендикс. Вы же довели дело до перитонита, вытерпели в десять раз больше боли и подвергли себя опасности. Засуньте ваши неудобства перед фирмой и сотрудниками куда подальше! Вы пропускаете работу только из-за собственной ошибки!
Но что будет с Кросслин-Райз? — кротко спросила Нина. Она всегда смущалась, когда Джон повышал голос или начинал действовать быстрее, чем обычно. — Мы же зашли так далеко. Если начать маркетинговую программу со дня открытых дверей четвертого...
На это едва ли понадобится две недели, — прервал он ее более спокойным, но твердым тоном. — Вы этим не сможете заниматься еще месяц.
Месяц?
Джон медленно поклонился.
Картер с Джессикой не видят в этом никакой проблемы.
Вы говорили с ними о моей работе? — стараясь не раздражаться, спросила она.
В голосе ее слышалось лишь беспокойство, но Джон, по-видимому, разгадал ее мысли и твердо ответил:
Это и моя работа, Нина! Конечно, я разговаривал с Картером и Джессикой. Они очень волнуются за вас! Вы — член команды.
Правильно. Я — член команды и не имею никакого намерения подвести всех в конце проекта. Я могу организовать день открытых дверей, Джон, и работать даже лежа в кровати! Мой секретарь Кристин сделает из этой комнаты образцовый кабинет, привезя сюда все необходимое оборудование. Мы отпечатаем на бумаге несколько объявлений, разошлем приглашения, позвоним кому нужно по телефону! Словом, обратим на себя внимание покупателей!
Джон посмотрел на нее в упор.
А вы подумали, как вы будете вынуждены многие часы стоять на ногах, разговаривая с желающими посмотреть на предстоящую покупку? Как вы сможете водить их, чтобы все осмотреть?
Это вместо меня могут сделать другие люди.
Подождите месяц!
Но четвертого праздничный уик-энд!
Четвертого люди разъедутся. Подождите месяц!
В августе люди уезжают в отпуск!
Так подождите до Дня труда![3]
Не могу!
Тогда до последней недели июля.
А как насчет уик-энда после четвертого?
Последняя неделя.
Предпоследняя. — Обхватив руками живот, она глубже зарылась в простыни. — Больше я уступить не могу.
Он молча смотрел куда-то вдаль, а она пристально разглядывала его профиль, пытаясь угадать его настроение. Она знала, что иногда раздражает его, особенно когда речь заходит о работе, ей не хотелось, чтобы он сердился.
Но когда он повернулся, она увидела в его глазах не гнев, а скорее удивление.
Просто удивительно, что вы оказались такой уступчивой.
Я готовилась к более ожесточенной борьбе.
В другое время она придумала бы какой-либо остроумный ответ, щелкнула бы каблуками и вышла из комнаты, но сейчас ей было не до шуток.
Хотите верьте, хотите нет, но я не люблю бороться, отстаивая свои взгляды, даже когда хорошо себя чувствую!
А сейчас вы чувствуете себя плохо?
Нет, но я еще очень слаба. Не обращайте внимания!
Глубоко вздыхая, Джон уложил ее руки вдоль тела. Глядя в ее глаза, он с подкупающей нежностью спросил:
Для вас действительно невыносимо время от времени показать свою слабость?
Я ужасно не хочу быть слабой, — произнесла она, чувствуя мучительную ненависть к любой слабости, заложенной в ее существе.
Но время от времени? Не всегда, а только иногда?
Нина закрыла глаза, охваченная воспоминаниями, которые всколыхнули его слова. «Время от времени и все... Я буду видеть его только время от времени! Я не могу не видеться с ним вовсе! Он слишком хорош для этого! И я слишком нуждаюсь в нем!»
Нина?
Испытывая глубокую печаль, она открыла глаза и поглядела на Джона. Сначала ей показалось, что она не сможет говорить с ним, но, заметив в его глазах беспокойство и вопрос и учитывая, что он для нее сделал, она поняла, что должна рассказать ему о себе всю правду!
Спокойно, трезво, почти нехотя, она сказала:
Моя мать имела обыкновение спрашивать меня, имеет ли она право иногда проявлять слабость, а ее слабостью были мужчины. Она любила и подчиняться им, и управлять ими. Она ничего у них не требовала, лишь бы давали достаточно, чтобы прожить. Так и жила много лет. У нее родилась я. Я выросла в бедности, и это меня не смущало, но матери у меня не было! А мне ее очень не хватало. Когда я подросла, стала просить ее устроиться на работу, чтобы она вовремя приходила домой, но мама отказалась, ссылаясь то на одного, то на другого мужчину, которого она не может бросить, потому что он хорошо относится к ней. Я продолжала бороться с ней, но когда стала старше, она уже меняла мужчин, как перчатки. Я говорила ей, что это слабость, а она отвечала, что все в порядке. Заметив у нее синяки, я сказала, что этого терпеть нельзя, но она продолжала терпеть. Потом начала принимать таблетки.
