В августе жена Симона, видимо, сделала выводы и улетела на две недели отдыхать — в одиночестве. А он прилетел ко мне. Сказал: он должен быть здесь, потому что любит меня. Но ничто не стало лучше, наоборот.
Совместная жизнь с Симоном обременяла меня, почти парализовывала, его постоянное безмолвие висело над моей душой как смог над городом. Кроме эротического напряжения, между нами ничего не было. Но зато оно само было чрезмерным. Мы делали это неустанно — во всех помещениях, во всех вариациях, во всех положениях, проходя все степени остроты и интенсивности; жара этого лета выпарила последние остатки мозгов из наших голов, мы носились по дому друг за другом.
Наша фантазия была безгранична, изобретательность била из нас ключом. Казалось, что сам черт, собственной персоной, вселился в наши тела и скачет в нас попеременно. Симон появлялся передо мной как джинн из волшебной лампы Алладина: «Чем могу служить?» Дух из бутылки, который не хотел лезть в нее обратно. На десятый день его присутствия я готова была плакать, что, собственно, и делала.
Мне были нужны раздельные комнаты, большое количество времени для себя самой, возможность проводить вечера в одиночестве, но говорить ему об этом я не хотела из опасения погубить первые нежные ростки вновь нарождавшейся между нами общности. Спокойное планирование было невозможным, так как в нашей ситуации не было практически никаких предпосылок для нормального партнерства, следовательно, ни о какой продуманной программе речи быть не могло. Все было очень болезненно и неправильно. Пока дело не доходило до секса.
Он был цементом, структурой, опорой и эссенцией. Все остальное, кроме этого облака чувственности и вожделения, лежало в руинах.
Я поняла тогда: существует громадная разница между тем, чего хочется, и тем, с чем можно жить. Я снова почувствовала, что постоянное присутствие мужчины угнетает меня.
Я поняла тогда: у меня больше нет свободного пространства.
Я поняла тогда: мне недостает моего одиночества и отстраненности, в том числе и по отношению к нему.
И вот я собрала все эти аргументы и выдвинула их перед ним:
Я замужем за своей работой.
Жить со мной намного утомительнее, чем с Бриттой.
Я не страдаю манией чистоплотности, как она, зато с такой же маниакальностью пишу.
Я не могу себе позволить и дальше состоять из одного только чувства.
Я нуждаюсь в духовных импульсах и интеллектуальном обмене.
Разумеется, все эти выводы я сообщила только в своем воображении.
Он мог бы стать идеальным другом дома. Однако именно им он ни в коем случае не хотел быть. Это было для него слишком незначительно.
Господин Разум настоятельно требовал прекратить с ним всякие отношения, причем не откладывая, сразу. Душа хныкала и сопротивлялась, она была мягка, открыта и хотела обладать этим человеком надолго, навсегда, ежедневно, ежеминутно, чувствовать его, касаться, обнимать, быть уверенной в его любви к себе, выстраивать вместе с ним некий фундамент, на котором можно было бы вместе жить, любить, ждать старости. Разум пророчествовал, работа уходила, творческие силы тоже, мощность убывала, бремя было столь велико, что я пропадала, медленно сползая в пропасть бездумия.
Моя собственная неодолимая и чрезмерная сексуальность действовала как наркотик. Я ходила как обкуренная, почти не чувствуя головы на плечах, и равно не знала, как мне жить, что с ним, что без него. Как если бы фен, требующий 220 вольт, включили в розетку для электробритвы на 110 вольт, так и мне не хватало жизненных сил для нормального существования. Когда он приходил, я моментально становилась сонной и усталой, и единственное, что при этом приходило в движение, это низ живота.
Три дня мы провели на курорте, единственный отпуск за шесть лет, который мы провели вместе, единственная наша поездка, продлившаяся больше одного дня. Мы не нашли места в отеле — в августе там не было ни одной свободной комнаты, и спали, вымотанные двухчасовыми поисками и пятичасовой ездой, прямо в траве, перед машиной, тесно обнявшись, замерзшие и очень влюбленные. Где-то вдалеке лаяла одинокая собака, с неба лила свет итальянская луна. Когда наши тела сливались — все трудности исчезали. Очень романтичным было это маленькое путешествие — и очень коротким.
Когда мы вернулись домой, эти четырнадцать дней подходили к концу, близилось возвращение жены Симона из ее поездки. Он поехал встречать ее в аэропорт и не вернулся. Он остался с ней.
Это было хорошо, что он не вернулся, — и в то же время плохо. Мои голова и сердце рассорились друг с другом, а слова «муки любви» перестали быть фразой из дешевых романов, я на себе прочувствовала их силу и реальность.
Совершенно ошеломляющим оказался для меня телефонный разговор с его отцом, многое объяснивший. Отец Симона угрожал мне, что, если его сын разведется с женой, он лишит его наследства. А сам Симон объяснил ему, что все отношения со мной у него покончены и были они не чем иным, как лишь легким флиртом, так, ничего серьезного не произошло.
Он этого так не оставит, сказал отец. У его сына и так было достаточно проблем с женитьбой, чтобы сейчас рисковать. Наконец-то он нашел себе жену, которая пришлась по сердцу. Счастье само пришло к Симону.
— А то что же получается? Кто будет вести бухгалтерию? И, к тому же, я ручаюсь, что не пройдет и двух месяцев, как он или опять пойдет на сторону, или вернется назад, к жене!
У Симона нет характера, сказал его отец. К тому же, он малодушен. Что же это он так наговаривает на своего сына, подумала я и позвонила его первой жене.
— Да все он врет, этот Симон, — сказала та. — Три-четыре года он еще был мне верен, по крайней мере, похоже на то, а затем пошло-поехало… Так и живем.
Ах, если бы я раньше узнала обо всем этом! Какой кошмар! Впрочем, это был не кошмар, это был вполне обычный склад ума среднего мужчины, не вполне приспособленного к семейной жизни. Да и разве я сама не вела себя так же гадко по отношению к Янни?
— Ведь вы же человек с мировым именем, фрау Лустиг! — проникновенно закончил папа Шутц. — На кой вам сдался этот оболтус? Ведь он совсем не вписывается в вашу жизнь!
«Человек с мировым именем»!.. Этот «человек с мировым именем» был разочарован, испуган, покинут его сыном, впал в депрессию и забросил работу; его здоровье ухудшилось и находится под угрозой. Всю жизнь я имела просто бессовестно много счастья. Всю жизнь надо мною как будто летал ангел-хранитель и направлял мой жизненный путь к счастью. Так почему же этого не происходит и на сей раз? Счастье все же изменило мне…
