Утром я ждала, что Харм объявится — позвонит, придет, достанет из-под земли, но этого не произошло. Телефон оживал только от Жениных истерик и спама о новогодних распродажах в бутиках, а когда брат свалил в другую страну, и вовсе замолчал.
Все долгие праздники меня развлекал лишь старый телевизор хозяйки, усиленно делавший вид, что у него отличное настроение. Я с особым усердием работала, учила билеты к зимней сессии и старалась не думать больше ни о чем.
Это как отпустить в небо птицу и знать, что она теперь на свободе. И, глядя ей вслед, представлять, что ты тоже летаешь там, на недосягаемой высоте. Избавить себя от привязок, мертвым грузом тянувших к земле, и впервые за долгое время вздохнуть — легко и спокойно.
Прелесть и проклятие взрослой самостоятельной жизни в том, что ты сам несешь ответственность за свои решения — я уверена, что не пропаду. У меня есть отзывчивый и добрый начальник, и Артем, готовый из-за чувства вины примчаться по первому требованию. У меня есть руки, ноги и голова. И мамины драгоценности — на экстренный случай.
Первый экзамен затянулся на целый день — сложный препод и сложный предмет поладили друг с другом, и студентам пришлось несладко. Меня все еще трясет от пережитого стресса, но зачетка стала тяжелее на одну оценку «хорошо», а ЧСВ приподнялось на ступенечку выше.
Сегодня Никиас снова выделил мне выходной, а еще — перечислил премию. Ее хватит, чтобы на весь месяц забить холодильник едой, и я несказанно рада.
Застегиваю пальто, набрасываю на голову шарф, вешаю сумку и выхожу из шумного корпуса в сумерки — безветренные и тихие.
Заняться нечем, и я планирую гулять по городу — любоваться праздничной иллюминацией, вдыхать морозный воздух и есть мороженое — для полного счастья мне не хватает лишь эскимо.
По мраморным ступеням крыльца цокают каблучки Катиных брендовых ботинок, мне не нужно оглядываться, чтобы ее узнать. Но теперь подруга не удостаивает меня даже дежурными «привет» и «пока»…
В сквере зажигаются фонари, и я на миг зажмуриваюсь от ощущения сказки. У одной из заваленных снегом лавочек стоит Харм и смотрит на меня.
От неожиданности подкашиваются коленки, легкая паника бабочками трепещет под ребрами, кружится голова. Сколько ни уговаривай себя, я никогда не смогу его отпустить.
Его куртка расстегнута, под ней виднеется галстук и синий пиджак — кажется, он вернулся к учебе. Надолго ли?
— Привет. — Он шагает ко мне, поправляет мой шарф и воротник, обнимает меня и кладет подбородок на плечо.
— Привет… — шепчу я, вцепившись в его куртку, и покачиваюсь вместе с ним на волнах уюта и покоя. — Ты зачем здесь?
Взревев мотором, малиновый «Mini» резко трогается с места и, обдав нас снежными брызгами, выезжает на оживленную улицу.
— Пошли ко мне? — предлагает Харм. — Я… котенка завел. Он здоров и привит. И настаивает на знакомстве.
Его пальцы привычным жестом обхватывают мое запястье, и мы бредем по вечерним улицам к старому дому.
— Ты снова в гимназии… Чем еще занимаешься? — Мне искренне интересно, какими будут его шаги в новой жизни, и он отвечает:
— Вчера у нас был стрим. А в субботу и воскресенье будут концерты в «Бессоннице» и «Атлантиде». У меня есть флаеры, хочешь пойти?
— Да, — киваю я. — Такое нельзя пропустить.
— Тогда — договорились. — Мы подходим к темному подъезду, Харм налегает на древнюю дверь и в кромешной темноте помогает без происшествий подняться на нужный этаж.
Подсвечивает зажигалкой замочную скважину, поворачивает в ней ключ, подталкивает меня вперед, щелкает выключателем и, закинув куртку в шкаф, скрывается на кухне.
Навстречу мне, сонно моргая и смешно переваливаясь, ковыляет полосатый котенок.
— Как его зовут, Даня? — умиляюсь я, гладя пушистую спину, и Харм отзывается:
— Даня.
Подавляю смешок — похоже, от мании величия парню не вылечиться никогда, снимаю обувь и верхнюю одежду и медленно прохожу по длинному коридору.
Я очень давно здесь не была, но все печальные воспоминания навечно запечатаны в самом дальнем углу моей памяти, и возвращаться к ним смысла нет.
— Давай в комнату! — Харм выруливает из кухонного проема с двумя чашками чая и пакетом с какой-то вредной едой, и я спешу следом — зажигаю бра, помогаю ему отвоевать у хлама угол стола, вытаскиваю из пакета панкейки и пончики.
Мы с ногами залезаем на скрипучую кровать и, удобно прислонившись спинами к стене, жуем и пялимся в монитор. Вероятно, я здесь не просто так, и Харм наконец отставляет чашку и поворачивается ко мне.
— Слушай, Ника, такое дело… — Его неуверенный тон пугает до тошноты, я напрягаюсь, но внимательно слушаю заранее подготовленную речь. — Мы с тобой… еще не совсем взрослые. Я вообще всегда думал, что папаша — это такой сорокалетний мужик с усами, и не кто иной. А получилось, что сам стану папашей. В неполные девятнадцать… И это прикол, конечно.
Моргаю от разочарования, улыбаюсь и открываю рот, чтобы сказать, что ничего от него не прошу, но он продолжает:
— Но ведь живут же как-то люди — помогают друг другу, спят по очереди, поднимают где-то бабки. С ними проблем вообще не будет, если засуну свою гордость в задницу… В общем, есть предложение. Съезжай оттуда и переезжай ко мне.
Услышать такое я точно не ожидала, и от волнения теряюсь.
— А тетка? Она против не будет?
— Тетке пофиг, лишь бы я не создавал ей проблем.
Мы весь вечер болтаем ни о чем и хохочем как больные. Харм не строит из себя циничного подонка, гладит котенка и становится таким милым, что его хочется… съесть.
Адски хочется есть.
— У тебя случайно нет шоколада с орехами и мармеладными мишками? — робко пищу я, и рот наполняется слюной. — Они еще в таких радужных пачках…
— Нет… — Харм смиренно слезает с кровати. — Но я сейчас принесу.
В прихожей взвизгивает молния, хлопает дверь, в квартире повисает тишина, но она не давит на мозг и не ввергает в уныние. Тут так классно пахнет. Тут уютно, тепло и столько интересных вещей. Если немного прибраться, тут будет дом. Настоящий дом.
Я подхожу к зеркалу, становлюсь к нему боком и разглядываю живот — он еще плоский, и на нем отлично смотрится тату — пошлая, двусмысленная, но очень красивая надпись.
Харм возвращается через несколько минут — тяжело дышит, щеки горят от мороза. Он вручает мне мешок с десятком разных плиток и батончиков, и я кричу от восторга.
Вываливаю шоколадки на кровать, разворачиваю сразу две и принимаюсь поглощать их. Харм опускается рядом и дивится моей прожорливости, тогда я отламываю половину и делюсь с ним. Кладу ему голову на плечо, а он утыкается носом в мою макушку.
Сейчас все именно так, как должно быть.
— Даня, научи меня пользоваться вот этим? — Я указываю на коробку с тату-машинкой. — Я неплохо рисую. Кто знает, вдруг я захочу посвятить татуировке жизнь?
— Для начала потренируйся на мне, — смеется Харм.
Он легко вписывается в авантюру — показывает, как заряжать краску, какие использовать иглы, как правильно держать «тачку» в руке и контролировать нажим. Приносит лампу, стаскивает худи и, глубоко вдохнув, ложится на кровать, «жертвуя тело науке».
Надеваю перчатки и нависаю над ним:
— Я точно могу набить тебе все что угодно? Даже сердечко или Хэллоу Китти? Уверен?
— Валяй.
Залезаю на него верхом, любуюсь тонкими татуировками, расцветающими на груди и плечах, смотрю в невозможно зеленые глаза и включаю машинку.
К объему, весу и вибрации нужно приноровиться, но я выбираю место и надавливаю иглой на кожу.
«I» «w» «a» «n»…
Харм закусывает губу и терпит, а я с упорством маньяка старательно вывожу над его сердцем свой главный манифест:
«…I wanna become Harmony for you…»*
________________________
* Я хочу стать для тебя гармонией
Конец.
