себя и презирая.
Завидя поезд, она подняла рюкзак с платформы, затолкав поглубже тяжёлые мысли. Ужас перед Нью-Йоркской подземкой сменился глотком благодатной передышки, когда добираясь в Хантс-Поинт можно расслабиться и задремать в пустом, из-за бомжей, вагоне. Лина хотела ехать долго-долго в тепле, в безопасности – вечно...
Как ни старалась, она не могла привыкнуть к ночлежке Бутча и его квартирантам. Жила в постоянном страхе. Натянутые струнами нервы звенели готовые ежесекундно надорваться. Выбивали из равновесия любые звуки: громкие и резкие, тихие и вкрадчивые, невнятные шорохи, шепотки... Вздрагивая от суеверного ужаса перед опасностью невидимой, но слышимой в воздухе, Лина затыкала уши пуговками плеера. Она с трудом выносила новый день.
Сотни раз, она хотела принять мамино приглашение и улететь домой, чтобы больше не знать этот липкий, вязкий страх. Но в последний момент, когда рука тянулась набрать номер скайпа, останавливалась. Нет. Она никогда не решится пройти этот путь снова... Отправляя домой бодрые письма с пустыми советами для бабушки, полные воодушевления и легкомысленной ерунды, морщась от омерзения, Лина выключала компьютер, оказываясь в голодной реальности.
Коченея на ветру и пересиливая неловкость, она писала портреты туристов в парках. А после, расплачиваясь за комнату в конторке Бутча, приходила к грустному выводу: рисование не прокормит – мизерный заработок съедали проезд и расходные материалы. Она задерживалась в институте под любым предлогом, тайком рисовала на продажу и выносила из аудиторий контрольные задания, меняя оценки на доллары.
Лина предлагала учебные пейзажи и натюрморты на Тайм-Сквер.
Избыточная неоновая реклама... Чрезмерные вывески... Непроходимые толпы и беспорядочный шум... Разнузданный, похотливый, объевшийся и тщеславный Тайм-Сквер смеялся, кривлялся в лицо физиономиями фриков. Модные кроссовки, высокие шпильки, дорогие пальто, дизайнерские сумки и набитые бумажники, лениво плюющие в попрошаек долларом – каждый сияющий пиксель, велели ей: убираться!
Лина убегала в промозглую конуру, все труднее выбираясь снова. Усталость и недоедание сказывались не только на успеваемости в колледже – голова туго соображала, мысли обрывались, не успевая обрести чёткость и форму. Она ходила по кругу, не находя выход.
Распродав остатки одежды, Лина оставила себе пару футболок, толстовку и джинсы. Все чаще, приходилось утром влезать в сырые вещи, не сохнущие в холодной комнате. Круглосуточные ландроматы в социальных кварталах находились в пяти автобусных остановках. Прачечные всегда были переполнены, особенно в воскресенье. Дожидаясь очереди к сушилкам, Лина успевала вызубрить конспект и подремать, но возвращаться домой приходилось поздно; и нужно выжить из ума, чтобы разгуливать по Свалке ночью.
Стирка стала роскошью, как и гигиена.
Изучив привычки охранников, Лина научилась пробираться в студенческие общежития. Прячась за шторкой душевой кабинки, наскоро мылась и, натянув одежду на мокрое тело, выскакивала на улицу как вор, каждый раз боясь попасться. Все же, эти опасные вылазки были лучше водных процедур в "клоповнике" Бутча, где мытьё волос выливалось в изощрённую экзекуцию. Раз в десять дней, неимоверным усилием воли Лина держала голову в ледяной воде, выбирая под струйкой из длинных прядей нерастворимые остатки мыла. Руки жгло, боль пульсировала в каждой клетке, слезы лились ручьём. Падая лицом на кровать, она корчилась от боли не в состоянии разогнуть синие пальцы, бесполезно прижимая их к животу, согревая холодным дыханием.
Взяв у Джулии ножницы, она срезала волосы до подбородка.
Лина избегала людей. Стеснялась однокурсников, шарахалась сверстников. При первой возможности мчалась к себе, находя спасение только у Джулии. Прикрыв глаза, убаюканная цветистыми репликами киногероев, она отпускала сведённые мускулы, глотала носом запахи скорого ужина, иногда впадая в сон без сновидений.
Забросив очередную школу, Джей редко бывал дома, шатался днями по рынкам и мусорным свалкам в компании таких же малолетних отщепенцев. Джулия закрывала его дома, но он сбегал. Поймав сына между железными гаражами, где торговали "феном", героином и другой наркотой, она выливала на него поток отборной брани, вкладывала мощь большого тела в увесистые оплеухи, не заботясь о количествах синяков на хилой фигурке, ничуть не опасаясь социальных служб. После подобных головомоек в отместку матери Джей исчезал на несколько дней. Джулия оставалась одна в двух комнатах с телевизором. Она глядела все сериалы подряд. Сидя рядом с усталой состаренной женщиной, Лина смотрела мимо экрана, чувствуя, что тоже нужна Джулии.
– Поверь мне детка, я знаю, о чём толкую, – ссыпав в кастрюлю пасту, она упёрлась кулаком в бок.
В воздухе витал волшебный аромат запечённой индейки. Рот наполнился слюной. Сглотнув, Лина напрягла громко урчащий живот.
– Лучше места не сыщешь, – попробовав соус, Джулия потянулась за квадратной коробкой со специями: – Ночная смена. Сто баксов в неделю, плюс чаевые.
– Но у меня нет документов, – вздохнула Лина, зарисовывая на газетном обрывке хмурое лицо Джея, разбиравшего на запчасти видеомагнитофон.
– Да подотрись ты своими бумажками! Ей-богу, закавыка! У кого они есть? Старине Коулу, надобны крепкие руки! Не трясись, Джулия все устроила. Это тебе подарок на Рождество, – она стукнула мальчишку по пальцам. – Хватит таскать печенье! Неси тарелки, остолоп!
Показав за спиной матери средний палец, Джей поплёлся к серванту, загремев посудой. Джулия повернулась и свела брови:
– Чо это?
– Тарелки, – буркнул он.
– Это блюдца, бестолочь!
– Какая разница из чего жрать? – пожал острыми плечами подросток, плюхаясь в потёртое кресло.
– Где тарелки?
Парень уткнулся в телефон, тыкая пальцами в кнопки.
– Я тебя спрашиваю, где тарелки? Чо ещё взял, сволочь?
– Отвянь.
– Джейсон!
– Да отвали от меня! Верну я твои грёбаные тарелки! Завтра верну! – вскочив, он выбежал из гостиной, хлопнув дверью.
Джулия ссутулилась, беспомощно глядя вслед. Подняв ладонь, на ощупь оттёрла в морщинах слезу, медленно разворачиваясь к плите. Опустив голову, Лина водила ручкой по смешным ушам карикатуры. Минорные ноты звучали в каждом закоулке дома, и соседнего, и всех дряхлых домов вверх-вниз по улице. Унылая жалобная гомофония. В общей мелодии Лина различала и свой голос.
– А что нужно делать? – нарушила тишину, не зная как помочь ни Джулии, ни Джею, ни себе.
– Ты чо, сроду не была официанткой?
– Не пришлось, – Лина расставила на столе блюдца.
– Эх, молодняк! В моё время, все толковые люди начинали из официантов и посудомоек. А сейчас? Чистенькое место им подай! В конторы хотят, чистоплюи хреновы! Тьфу! – смачно сплюнув на пол, Джулия стала собой. – Джейсон, засранец, иди жрать! – Она зажгла свечи в рождественском венке, водрузила тело во главе стола, чинно расправила юбку:
– Помолимся, дети! – Соединив ладони, она
