— Не хочу, — перебил ее я. — Не хочу думать. Больно мне! Больно! Вот здесь, — стукнул себя кулаком в грудь, — жжет! Невозможно!
Я добрел до бутылки. Распечатал одним, уже привычным, движением, И снова хлебнул водки, заглушая боль. Не помогало. Проклятая любовь все так же жгла мою душу. Надо выпить еще… много.
— Дима, — как сквозь густой туман, на старых дрожжах я быстро дошел до кондиции, донесся до меня голос Светы, — ты себя убиваешь.
Глупая. Именно этого я и хочу.
Весь мир закружился вокруг меня, но вместо того, чтобы исчезнуть воспоминания, растревоженные Светой назойливо лезли в голову. Надо выпить.
Глава 2
Я пил и думал. Вспоминал…
Женщины-твари. Эту истину я начал усваивать с самого рождения. Моя мать отказалась от меня и оставила в роддоме, потому что я мешал ей устраивать свою судьбу. И, правда, зачем девятнадцатилетней, подающей надежды актрисе ребенок? Совершенно не нужен. Отец же… не уверен, что он, вообще, знал о моем существовании. Я о его не знал совершенно точно.
Я еще даже не ходил в школу, когда началась перестройка. А мое сознательное детство пришлось на голодные девяностые. И я помню, как всегда хотел есть, а ночами наши поварихи мешками таскали продукты, украденные у голодных детей. Женщины — сволочи, учила меня жизнь.
Нет, были и другие. Приезжали в наш детский дом. Элегантные, вкусно пахнущие неведомым миром больших денег. Привозили гуманитарную помощь. И я помню, как воспитатели, разбирая подаренное добро, недовольно ворчали, что с такими деньжищами «эти шалавы» могли бы раскошелиться и на большее для бедных сироток. До сироток доходили крохи. Женщины меркантильные и отвратительно жадные, понимал я.
Чтобы как-то выжить, мы с мальчишками сбивались в банды. Попрошайничали. Подворовывали. Очень быстро, благодаря наличию мозгов, силы и способности контролировать свою ярость, я выбился в лидеры. К семнадцати годам нашу банду, обносившую склады, заметили старшие. Так мы попали под крыло серьезной организации. Я был на хорошем счету. Потому что умел все обставить так, чтобы не попасться.
Не знаю, сколько бы времени все это продолжалось, если бы я не встретил Нику. Тогда я влюбился, впервые в жизни. Глубоко. По-настоящему. А она вешалась на Амура — нашего босса. То, что Амур не по девочкам, ее не останавливало. Она преследовала его со страстью хищницы. Ей не нужен был этот мужчина. Ей нужны были его деньги.
Мне следовало понять это сразу, но… любовь — зла. И я таскался за ней так же, как она за боссом. Народ ржал. Сколько шуточек родилось по этому поводу. Но когда Ника вдруг заметила меня и ответила взаимностью, все замолчали.
А я был счастлив. Я боготворил эту женщину. Выполнял любой ее каприз, несмотря ни на что. Тогда я совсем потерял голову, осторожность и страх. И моя бригада попалась. Амуру пришлось потрудиться, чтобы избавить меня и моих ребят от тюрьмы.
Но награда превзошла все ожидания. Ника согласилась стать моей женой.
И я помню, как пошел знакомиться с ее семьей. Я знал, что у нее дочка, но меня это не тревожило. Наоборот, то, что она оставила ребенка, не сдала ее в детский дом, в моих глазах возносило эту женщину на небеса. И я приписывал ей все благодетели этого мира.
И я помню, как впервые увидел человека, изменившего мою жизнь. Изменившего меня. Грушу… мою маленькую девочку.
Она обнимала Нику, крошечная, хрупкая. А я стоял и думал, что ей повезло иметь такую маму, как моя любимая женщина. Ведь она такая нежная. Любящая. Добрая.
— Груша, — Ника ласково подтолкнула дочку ко мне, — это дядя Дима.
Девочка подняла на меня глаза, и я пропал. Я тысячи раз видел такой взгляд. В своем детстве. В детском доме. Тогда я впервые стал подозревать, что Ника и образ, который я создал, не идентичны. Но это была всего лишь тень сомнения. Влюбленные мужчины склонны не замечать то, что видят другие. Все бабы — суки.
И Ника тоже. Мне хватило нескольких месяцев, чтобы понять, эта женщина ничем не отличается от себе подобных. Но я старался. Я терпел. Ради Груши. Эта девочка покорила меня. Она стала моим личным солнышком. Теплым, домашним. Я отогревался и оттаивал рядом с ней. Я менялся. Из обиженного на весь мир зверя превращался в человека.
И я ушел из криминала. Потому что понял, если меня посадят, этот ребенок снова останется один. Ведь она никому не нужна. Ни матери, которая ее просто не любила. Ни бабушке, которая с утра до ночи пропадала на работе. Никому. Только мне.
Груша провожала меня на работу. Она ждала меня с работы. И я бежал домой именно к ней. И с каждым днем все отчетливей понимал, она моя. Моя дочь. И я вкладывал в нее все, что мне самому не доставало в моем детдомовском детстве. А она радовалась и благодарила.
Я покупал ей игрушки, платья, я баловал ее, ведь матери совсем не было дела до этого ребенка. Более того, Ника начала ревновать. Она устраивала сцены каждый раз, когда я проводил время с Грушей. Я хотел удочерить девочку, но Ника категорически отвергла мое предложение. И я не понимал почему.
Однажды в начале октября, когда только выпал первый снег, Груша не встретила меня дома. Сначала я решил, что она заигралась а улице, но уже стемнело, а ребенка все не было дома. Я забеспокоился. Вышел на улицу и прошелся по округе, но ее никто не видел.
Ника совершенно спокойно смотрел на мои метания. А когда я вспылил, обвиняя ее в безразличии, ответила, что Груша прячется в заброшенном доме по соседству. Она часто туда сбегает. Тогда я ее ударил.
А Ника… она орала, что этот ублюдок ей испортил всю жизнь. Что из-за этого выродка она такая невезучая. Что эта гадина даже меня отобрала у нее. А я даже сначала не понял, что это она так про Грушу.
Я не тронул эту тварь только потому, что боялся не сдержаться и убить. А у меня есть дочь, которой я нужен. И которая нужна мне.
Я ползал по развалинам до ночи. И уже в темноте услышал тихий писк. Моя девочка плакала, забившись в узкую щель между завалившимися стенами. Над ее головой висела огромная бетонная плита, на тонкой арматуре. У меня все похолодело… а если она упадет? Нет. Я должен вытащить ребенка из этого кошмара. Я должен что-то сделать, чтобы она могла защитить себя. Даже если меня нет рядом.
Глава 3
Я нес на руках мою девочку, а она плакала и говорила, что не хочет жить. Что мечтает умереть, чтобы мать у ее гроба пожелал о таком отношение. А я прижимал ее к себе и думал, что даже в моем полуголодном детдомовском детстве у меня не было таких мыслей.
— Груша, твоя мама не права. — шептал я, — ты не ублюдок, не выродок… ты дар. Дар ангелов. Ангелы увидели то, что случилось с твоей мамой и подарили ей тебя, что ей не было одиноко.
— Нет, — она лежала у меня на руках, — я не подарок. Подарки все любят. А меня никто не любит.
— Я тебя люблю. Мама тебя любит, просто не понимает это. Бабушка… мы все тебя любим.
И я не врал. Я на самом деле полюбил эту девочку так, как никого и никогда. Она стала частью моего сердца, моей дочкой. И плевать, что Ника не позволит ее удочерить. Какая разница, что по документам я никто. Главное не тот, кто родил, а тот, кто воспитал. А я вплотную занялся этим вопросом. Теперь я не только развлекал ее. Я учил защищаться. Учил быть жесткой. Учил противостоять любым нападкам.
И она начала меняться. К весне у забитой злобной матерью девочки стал появляться характер, уверенность в себе. Вот только она категорически отказывалась называть меня папой, приводя доводы, что все знакомые ей папы друзей не очень хорошие. И она не хочет, чтобы я тоже стал таким, как они. А я, несмотря ни на что, радовался, ведь это были ее первые самостоятельные решения, ее позиция, которую она отстаивала.
В апреле девочка впервые поставила на место мать, по обыкновению решившую сорвать злость на ребенке. Эта ее победа радовала нас обоих. Но ровно до того момента, как в один прекрасный день, Никак не поставила мне условие: либо я ухожу и прекращаю каким-либо образом общаться с ее дочерью, либо она заявит в полицию, что я развращал ее Грушу. Доказать будет легко, смеялась она, весь двор видел, как ты таскаешь ее на руках.
