этом. Но если честно, меня беспокоил этот вопрос. А Джексон уходил от ответа. Я понимала, что мне все сложнее и сложнее без него, но чем дальше в лес, тем больше дров.
Лишь когда мы вышли на улицу и холодный ветер ударил в лицо, Джек продолжил говорить на эту тему:
Знаешь, ты не похожа на обычных девчонок. Ты не носишь всяких там фенечек из бисера, розовых заколочек, не любишь котиков, не шастаешь по клубам, ты помешана на музыке, что готова вывернутся наизнанку, лишь бы ей заниматься, а еще ты не ешь мяса. Тебя будет легче прокормить, — он положил руку мне на плечи. — Так что погнали, тебя уже предки заждались.
— Почему ты спрашивал на счет конкурса? — я задала этот вопрос, когда мы вышли на улицу и Джексон протянул мне шлем.
— Потому что ты можешь выиграть и времени на Парус у тебя не останется. А я хочу проводить с тобой сутки на пролет.
«Я тоже этого хочу», — но свой ответ не озвучила. Мне казалось, что Джексон об этом знал.
Я тихо зашла в темный коридор и тут же споткнулась на пустые банки. Раздался грохот. Черт! Хотела еще вчера вынести их в гараж и забыла. Привычная тишина в моем доме была нарушена. Я положила ключи на тумбочку, сняла ботинки и медленно прошла на кухню. Включила свет. Никого. Все было точно также, когда я уходила. Чайник на плите, чистые тарелки разложены на сушилке, тихо работал холодильник.
— Пап?
В ответ все та же привычная тишина. Значит, его еще нет дома и легкая улыбка озарила мое лицо.
Отец вернулся за полночь, крался на цыпочках, как в основном делала я, когда возвращалась от Джексона. Я еще не спала и слышала, как он споткнулся на те самые пустые банки, стоящие в коридоре. Два раза выругался, затем дверь скрипнула и он заглянул ко мне в комнату. Сделала вид, что спала. Но на самом деле спать мне мешали мысли о Джексоне.
Теперь казалось, что каждый жил своей жизнью. Я считала, что с моей стороны это плохо, так как это моя идея на счёт Оксаны Рудольфовны. Просто не подумала, что у отца будут так гореть глаза при виде обычной учительницы музыки. Да, Оксана Рудольфовна казалась мне обычной. Она не делала броский макияж, одежда у нее была скромной, волосы всегда туго заплетены в пучок на затылке, маникюр с ярким лаком отсутствовал. Если бы я встретила ее в толпе — прошла мимо. Хотя нет, в ней было что-то такое утонченное, милое, легкое это проглядывалось в разговоре с ней или когда она сидела и играла на пианино.
Теперь отец разрывался между работой, учительницей музыки и мною. Скорей всего я была где-то на третьем месте, но все же за завтраком он желал мне доброго утра, целовал в щеку, хлопал по плечу, задавая вопрос: «Как дела в школе Женька?».
Это говорило о том, что он в хорошем расположении духа. А самое главное ни слово о музыке, постоянных угроз типа: «Я не знаю, что я с тобой сделаю если узнаю, что ты шастаешь с этим американцем».
Кивала отцу в ответ и уже не представляла, как мне прожить без этого американца хотя бы день. Я пыталась его избегать, не думать о нем, понимала, что так нельзя, но сердце твердило обратное. Он нужен мне. Он и только он.
Ещё думала, что любовь приходит весной. Когда расцветают деревья, поют соловьи, когда в воздухе витает запах сирени, а я похоже влюбилась дождливой осенью. Когда кутаешься в вязаный плед, пьешь имбирный чай с медом и корицей, смотришь в окно, как падает с почерневших деревьев последний пожелтевший, кленовый листок.
В школе меня пересадили на первую парту. Во-первых, все у кого проблемы со зрением сажали на первые парты, во вторых Катя пожаловалась на меня, будто я у нее списываю. Хорошо, что в эту чушь никто не поверил. Возможно, ей нужно учиться врать правдоподобно. А вот с Лебедевой было посложнее, она продолжала ненавидеть меня.
Катя, Левицкая и Лебедева подобрали самый удачный момент, когда прозвенел звонок, я выходила из библиотеки. Они тут же окружили меня, не давая возможности пройти.
Я смотрела на них растерянными глазами, не понимая, что им нужно. Лица у них серьезные, настроенные недоброжелательно. Если говорить откровенно, то они даже не здоровались со мной. Прошли мимо с гордо поднятой головой, будто я пустое место, а ещё демонстративно смеялись, бросая в мою сторону косые взгляды.
Но никто не говорил, что будет легко. Новеньким всегда сложнее, чем остальным, я уже эту истину выучила с прошлого переезда.
— Ты замарашка Волкова. Ты только посмотри на свой свитер. У моей бабушки и то круче. Ты же плоская, как доска. Ты хоть в лифчик вату что ли набивай! — Лебедева говорила глупости, гадости, она говорила все то, чтобы меня унизить. — Джексон на тебя поспорил. Типа сможет раскрутить тебя на что-то большее. Другого объяснения здесь нет. Ты страшная и противная, как лягушка. Одним словом жаба. Волчонок жаба! Ха-ха-ха.
Я уже была готова расплакаться. Сжала ладони в кулаки и, стиснув зубы пыталась сдержать слезы. Главное не обращать внимания на ее слова. Она это все говорит специально.
— Да я ее сейчас по стенке размажу! — Левицкая схватила меня за все тот же растянутый свитер из которого я могла свободно выпрыгнуть, чтобы меня не размазали, но почему-то этого не сделала. Жуткий страх снова закрался в душу. Похоже, это худший сценарий который можно было представить. Трое против одного. Даже как-то не честно.
— Я слышала, как он называл ее сестрёнка, — ситуацию спасла Катя. Значит она постоянно подслушивает, но в этот раз это сыграло в мою пользу. Левицкая отпустила меня.
А это уже интересно, Лебедева скрестила руки на груди.
Так что ты лучше забейся в угол и сиди тихо иначе тебе придется искать другую школу. Вряд ли в этой протянешь до конца года. Сладкая жизнь тебе гарантирована, — ее обидные слова перешли в угрозы.
— Зачем? Почему? — едва выговорила.
— Потому что каждый должен знать свое место. Лучше тебе забиться в углу и молчать в тряпочку. Ты новенькая, ты никто. Что ты о себе вообще возомнила? Спустись с облаков на землю. Играть в группе Джексона! На твоем месте должна быть Аленка, поэтому ты уступишь свое место ей.
Левицкая снова схватила меня за свитер и посмотрела
