Особенно раздражает то, что весь этот народ вокруг меня наслышан о нойштрелицком проекте, прекрасно знает Рика, а также прекрасно помнит влачимое им несколько месяцочков тому назад существование здесь «через дорогу». Когда он «бомжевал», они ведь сопереживали. Может, кое-кто из них видел меня, когда он провожал меня после нашей с ним первой сумасшедшей встречи. Озвучил ли он им, что это не без моей помощи ему удалось отсюда «вылезти»? Как знать.
Рик по-родственному обнимает официантку, что-то говорит ей, чмокнув в щеку и нам оперативно приносят поджаренные сэндвичи. Другой еды у них тут, кажется, нет. Стараюсь не хватать слишком жадно, тайно сетуя, что не наемся. Может, когда мы отсюда вывалим, Тадым еще будет открыт.
— Голодные, как звери... — поясняет Рик собравшимся мужикам. — Только что из Нойштрелица.
— Резо сильно мурыжил? — спрашивает один из них.
— Ниче, норм, — говорит Рик, прежде чем я успеваю заметить, что мурыженьем это вообще никак было не назвать. Помалкиваю, хоть меня так и подмывает спросить, а часом не язва ли желудка у этого Резо.
— Ну хорошо, значит, заплатит. Аднан мне бабки должен — теперь, может.
Мне также не нравится, что все они знают Риту и вероятно, все, как один, меня сейчас с ней сравнивают. Интересно, в пользу кого сии сравнения.
Или мои опасения напрасны? Кажется, те, кто знает Риту, не шибко ее любят.
— Пусть только раньше времени не вспомнит, что в локдауне она вообще-то не платит, — отзывается подпитый — впрочем, как почти все они — дядька лет под-семидесяти и опрокидывает внутрь коричневую жидкость из стопки на ножке.
Позднее Рик «представит» его мне, вернее, пояснит, что: «Хорст. Нужный человек. За стопарь кого хочешь продаст. И что хочешь сдаст». На что сам Хорст возразит, что, положим, не за один стопарь, и не кого хочешь. И не кому хочешь, а людям исключительно достойным, заслуживающим доверие, добавит он, выразительно зыркнув на меня.
— В срок она вряд ли заплатит, — отзывается теперь Рик.
Я заметила, что сегодня он не пьет крепкого, только всех угощает, а сам тихонько посасывает пиво.
А-а, сейчас снова будут душераздирающие подробности из ее жизни, абсолютное их понимание и тотальное всепрощение. Я вообще-то не для того сюда ехала, чтобы все это выслушивать...
– Она родила недавно.
Закуривает следующую, хоть курить тут кроме него, кажется, никто и не курит. Но пепельница то ли всегда тут стояла, то ли ее поставили специально для него.
Вот как, думаю машинально, прежде чем успеваю еще что-либо почувствовать, и она — туда же... Ребенок.
Если ребенок, тогда можно и кидать всех направо-налево, и бизнес заграбастывать, а дела втуливать — пусть бывший партнер-любовник разруливает. А с ним — его шмара. Я, которая...
Так, хочу еще сэндвич. Рик необъяснимым образом «угадывает» меня без слов — вскоре мне приносят еще один. Он со своим тоже давно расправился и прежде, чем я могу что-либо сделать, откусывает от моего. Больше одного укуса я ему не позволяю, торопливо стараюсь съесть. Нет, аппетит мой от новых открытий не страдает.
Почему, собственно? — спрашиваю сама себя. Откуда он знает, что она родила?.. Значит, она зимой, когда я оттроллила ее по телефону, уже на сносях была?..
Смотрю на Рика — он ни о чем себя не спрашивает. Говорит о ней, как ни в чем не бывало, будто она родственница ему. Е-мое, да будто он причастен к ее деторождению.
Незаметно разговор под это странное всеобщее празднование переходит опять на закрытие проекта и насколько это «зашибись», что закрыли вовремя, до подорожания стройматериалов, которое будет неизбежно, если их вообще можно будет достать.
— Ты новых партнеров себе нашел?
Они подразумевают новый проект. Пытаюсь не захлебнуться пивом — тут старое еле разгребли.
— Ну да, — коротко отвечает Рик и выразительно кивает на меня. Глаза его сверкают.
«Комьюнити» одобрительно ржет и тоже кивает. Недолго думая, поднимают за это дело чарки.
Я пресно и бессодержательно улыбаюсь, донышком своей бутылки пинаю воздух в сторону «круга» — и не утруждаю себя разъяснениями. Я еще не сказала, что я «в деле». И это, и то, другое я лучше разъясню с ним позже, тет-на-тет.
***
В компании проще сдерживать эмоции, заталкивать назад так и лезущие из меня, один тупее другого, вопросы, запихивать их внутрь, утрамбовывать.
Устала... Поздно...
Устала — но сейчас, в два часа ночи в машине, с бело-красными лентами за окном — вот чего мне не спится? Может, потому что тоже насчет бабла беспокоюсь? Ведь, как я теперь понимаю, стоило бы. Или, может, просто есть (опять) охота? Нет...
— У нее ребенок, — говорит он для чего-то.
— Твой, что ли? — спрашиваю машинально и безэмоционально.
Хреново, конечно, так спрашивать.
— Нет вроде.
Ответ еще хреновее.
Ребенок. Ну тогда — конечно. Есть ли уважительная причина уважительнее этой.
Ребенок — счастье тому, у кого он есть, и горе тем, у кого нет. Мне отчего-то становится противно от одной мысли, что могла бы начать убеждать его в чем-то, уговаривать и вообще — разбираться вместе с ним в его говне.
Вспоминаю, что умираю с голода. Надо бы все это заесть.
Денер-дюрюм, все-таки прихваченный из Тадыма, кажется пищей богов, несмотря на эмоциональные раздраи.
— И что? — осведомляюсь больше в шутку. — Вовремя не заплатит — наезжать не будешь?
— Не-е, — лениво отзывается он, дожевывая свое.
Что ж, может, у нее совесть найдется не злоупотреблять этим.
— Ты из-за этого везде сам ездил — ее не напрягать?
— И из-за этого тоже.
Но вот в бауамт, соображаю, меня гонял — почему?..
Вместо этого зачем-то спрашиваю:
— Давно ее знаешь?
— Давно.
Не знаю ни, что на это сказать, ни, хочу ли еще чего-нибудь спросить.
— Стопудово одной воспитывать придется, — рассуждает Рик. — С ее характером.
Говорит о ней вроде равнодушно.
— Хорошо — сын ее не твой оказался.
«Не от такой» — думаю себе, отчего-то решив, что у нее «сын».
Он будто угадывает мои мысли и замечает резонно:
— Пацану от этого не легче. Ему отец нужен.
— А ты хотел бы быть ему отцом?
— Я усыновить его готов был. Только кто ж мне даст.
Я ошеломлена тем, что он сказал.
— А это ничего, что мамаша его так жестко тебя подставила?
В кругах, к которым он близок, про такое сказали бы «отымела без вазелина».
— Ну и что, — пожимает плечами Рик. — Пацан причем?
Не причем, это правда.
«Но ведь и ты не причем» — хочется мне крикнуть ему с максимальной досадой.
У его бывшей зазнобы ребенок. Она повела себя с ним, как конченая сука, но он-то повел себя с ней по-рыцарски. От его благородства тошнит, но избавляться от этого при нем не хочется. Хочется выскочить, отбежать куда-нибудь подальше и там, в укромном уголке выплюнуть все-все. Но... не на ходу же прыгать.
Похоже, он загнал себя в клетку и имя ей: «чувство ответственности»? Только какой волк добровольно в клетку пойдет...
Его идиотская сознанка, нашаренное чувство... да, ответственности перед бабой, с которой он давно уже не был, за ребенка, которого, как он сам говорит, не он ей сделал. Так может, хотел сделать? Тьфу. Кажется, из своей клетки только он сам в силах себя вытащить.
Если бы я знала больше, может, смогла бы его понять, но он не хочет рассказывать. А у меня, боюсь, не хватит сил спросить так, чтобы потом еще нормально переварить то, что он мне ответит.
Прикрываю глаза, в которых рябит от красно-белых лент за окном.
Я жестко устала, и я долбаный инвалид физических, умственных и моральных переработок.
Нет сил быть ему опорой. Не хочется поддерживать его.
Да и не нуждается он в моральной поддержке... Не из таких он, что терпят и страдают молча, щадят других и ради этого скрывают что-то, не договаривают. По крайней мере, со мной он не такой. Наоборот: ему надо — он делает. Вот понадобилась ему моя поддержка в делах, он меня и внедрил. Партнер, ага... Да разве у таких, как он, бывают партнеры?..
