мог бы напомнить ей, что задушил охранника за то, что он посмел приставить к ее голове пистолет, за то, что схватил ее за руку, но она подумает, что все это было сделано ради моей собственной выгоды, я ведь тоже такого мнения о ее мотивах.
— И как же мне тебя отблагодарить? — все равно спрашиваю я, продолжая кружить пальцем по ее бедру, и Кария вздрагивает от моего прикосновения. Если бы она могла увидеть мои пальцы без перчаток, вот тогда бы испугалась по-настоящему.
— Я не нуждаюсь в благодарности, но насильно меня пристегивать — это несколько грубо, Саллен.
Ах, она пытается быть храброй со своими слабыми попытками пошутить.
На этот раз я проскальзываю пальцем под край ее юбки и поднимаюсь выше.
Кария тут же напрягает бедро и сжимает колени.
Я улыбаюсь про себя. Она не считает меня потрясающим. Ей известно, что я отвратителен.
— Расслабься, — говорю я, выдерживая ее лазурный взгляд, такой жуткий в этой темноте, словно мираж смотрящего на меня привидения. — Раздвинь колени.
Я не убираю палец, он застывает у нее на бедре в ожидании, что Кария подчинится.
— Нет, — дерзко отвечает она.
— Не думаю, что ты в том положении, чтобы сказать мне «нет», — спокойно произношу я.
На ремнях лязгают пряжки, и я понимаю, что Кария подалась вперед. Я вижу, как приближаются ее глаза, но знаю, что стягивающий шею ремень не позволит ей придвинуться слишком близко.
— Хочешь еще раз это услышать? Нет, Саллен.
Она мне кажется почти забавной.
Но у меня есть только одна ночь, чтобы украсть как можно больше воспоминаний, которых хватит мне до самой смерти. И я знаю, что лучший способ отвлечь животное от нижней части его тела — это поистезать верхнюю.
Я отпускаю ее бедро и подаюсь вперед на табурете, скрипнув в темноте ржавыми колесиками.
Я тянусь к краю ее короткого топа, затем просовываю большие пальцы под него и под надетый на ней лифчик. Это тонкая полоска хлопка, без косточек, и я задираю ее вместе с топом вплоть до ремня на шее у Карии, обнажив ее в холодной темноте.
Она ничего не говорит, но я кладу свою затянутую в перчатку руку ей на сердце и чувствую ее учащенный пульс.
С прелестных губ Карии невольно срывается тихий стон.
— О, боже, — тихо говорю я. — Все в порядке, Кария.
Я провожу большим пальцем по ее тугому, твердому соску, вспоминая, как он был у меня во рту всего за несколько часов, до того, как мне пришлось переставить фигуры на этой доске.
— Но может быть больно, если ты этого захочешь. Когда я говорил тебе расслабиться, раздвинуть колени, тебе следовало прислушаться. Теперь мне некуда вести руку, кроме как сюда, видишь, как это работает?
Я обвожу ее сосок и даже в перчатке восхищаюсь ощущением упругой, мягкой кожи.
— Ты хочешь, чтобы я тебя возненавидела? — шепчет в темноте Кария и с вызовом смотрит на меня горящими глазами.
— Разве не это делает с тобой Космо? Разве тебе не нравится быть куклой? Ты позволяешь ему себя напоить, чтобы он мог трахать тебя и лапать, где захочет. Или я что-то не так понял? — размышляю я вслух, и тут мне в голову приходит тошнотворная мысль. — Он… и вправду воспользовался тобой или…
Кария издает странный звук, и я не сразу понимаю, пока не чувствую у себя на лице что-то теплое, влажное и стекающее по щеке.
Почувствовав на себе ее слюну, я застываю, поражаясь тем, что, будучи от меня на расстоянии фута, она умудрилась так метко прицелиться в темноте.
«Она в меня плюнула».
Усмехнувшись, я сжимаю грудь Карии и слегка мну ее, затем отпускаю и провожу пальцем по ее слюне.
Потом беру его в рот, наслаждаясь легким вкусом Карии и моей перчатки.
— А если бы он и впрямь мной воспользовался? — рычит она теперь, когда я больше к ней не прикасаюсь, хотя она полностью раскрыта для меня, для этой комнаты. Совершенно беспомощна, как приколотая иглой бабочка. — Ты бы захотел отомстить за меня, Саллен? Если делаешь то же самое?
Я сглатываю ее слюну, затем, глядя на нее, опускаю руку себе на бедро.
— Если ты спрашиваешь меня, смог бы я вырвать ему челюсть, сделай он подобное, то ответ — да.
Она смеется. Это дерзкий звук, почти как ее настоящий смех. В некотором роде выкрик, шумный и громогласный, и мне бы хотелось, чтобы она смеялась над какими-нибудь другими моими словами. Мне бы хотелось, чтобы на мгновение мы оказались очень далеко отсюда. Тогда все было бы по-другому.
— Ты знаешь, что такое лицемер, или твой отец не научил тебя этому слову?
Тихо и неподвижно сидя на табурете, я стискиваю челюсти, сжимаю в кулаки пальцы.
— Чему он вообще тебя научил? — надменным и язвительным тоном продолжает она. — Тому, что единственный способ прикоснуться к женщине — это ее связать? Со сколькими ты уже это проделал, а? Тут есть трупы, погребенные в результате ваших маленьких экспериментов? Ты воображаешь себя ученым? А он? Отец и сын, работающие бок о бок в лаборатории с беспомощными женщинами, полагающие, что именно это делает мужчину мужчиной? Вы вдвоем убили твою мать, Саллен? Ты помогал своему папе, когда он связывал маму…
И вот тут я встаю. Я ничего не могу с собой поделать, у меня учащается пульс, табурет откатывается куда-то назад. Одной ладонью я закрываю Карии рот, а другой со всей силы сжимаю ей челюсть.
Она замирает, а я нависаю над ней, почти вплотную приблизив свое лицо и впившись взглядом в ее омерзительно прекрасные глаза.
— Штейн ударил мою мать по голове рукояткой ножа, когда она пыталась помешать ему поджечь мне волосы, чтобы посмотреть, как близко я смогу подпустить огонь к коже головы, не закричав. Тогда он меня связал, и я закрыл глаза, но все это слышал.
Кария становится совершенно неподвижной.
Она не дышит.
Не сопротивляется. Я чувствую, как у
