смотрела, в основном потому, что у меня не было желания следить за профессиональным спортом. Но также и потому, что это было связано со слишком высоким риском увидеть Фостера по телевизору.
Мама Данте была права. Нам не стоило смотреть телевизор.
Как будто Вселенная знала, что я настроена на эту волну, дикторы сменили тему с футбола на UFC. В программе показывали интервью, где репортер подносил микрофон к лицу мужчины.
Мужчина был одет в треники и майку, его мускулистые руки были покрыты татуировками. Между запикиваниями, которыми они прикрывали его ругательства, он говорил о драке.
— Скотт Сэвадж надерёт задницу этому бип парнише. Ты бип слышишь меня? Он старый. Ему пора заканчивать. Скотт Сэвадж отправит его на пенсию.
— Этот парень такой придурок, — насмехался Данте. — Он всегда говорит о себе в третьем лице. С обоими своими именами. Кто так делает? Надеюсь Фостер Мэдден надерет ему задницу.
Этот Скотт Сэвадж был противником Фостера в предстоящем бою? Я уже ненавидела его. Самоуверенный ублюдок.
— Я тоже.
Лицо Фостера появилось на экране, всего на минуту, пока диктор рассказывал о дате боя и статистике каждого.
Фостер, на ESPN.
Это было нереально — видеть его на экране. Я всегда верила, что он добьется больших успехов. Верила в него так сильно, что потеря этой веры только увеличила пустоту, когда его не стало.
Я опустила взгляд на пол и абстрагировалась от телевизора. Это было легко, словно надеть на уши наушники.
У него была дочь.
Прекрасная девочка, которая была зеркальным отражением Вивьен, от ее шоколадных глаз до оттенка ее волос — коричневых с рыжими прядками, которые блестели на солнце, словно медь.
Я прижала руку к сердцу. Как бы сильно я ни нажимала, боль не проходила. На глаза навернулись слезы.
Каденс. Милое имя для милого ребенка.
Имя, которое я бы знала, если бы поискала его в социальных сетях.
Может быть, мне следовало посмотреть, как он, много лет назад. Но мне определенно следовало провести инспекцию, когда он приехал в Куинси. Прежде чем впустить его в свой дом. В свое тело.
Боже мой, я была идиоткой. Такой, блять, идиоткой.
Конечно, у них был ребенок. Дети? У них было больше одного ребенка? Они были женаты достаточно долго, чтобы завести семью.
Фостер и Вивьен. И Каденс.
Мэддены.
Мое сердце снова защемило.
— Ты в порядке? — Данте смотрел на мой профиль, вилка повисла над его тарелкой.
— Всё хорошо.
Я подняла пульт и прибавила громкость. Затем вытерла уголок глаза и села прямее, оставаясь на месте, пока его мама не ворвалась в комнату, ничуть не заботясь о том, что он смотрел телевизор, главное, что он ужинал.
Боль в груди не проходила до конца моей смены. Когда я стояла в раздевалке и смотрела на счетные отметки на внутренней стороне своего шкафчика, боль только усиливалась.
Какой смысл вести учет хороших дней? Должна ли я стереть эти линии? Выбросить маркер в мусорное ведро? Я так хотела покорить медсестер, своих коллег и наших пациентов. Доказась всем, что я заслуживаю находиться здесь.
Они даже не называли меня доктором Иден. Может быть, я и не была достойна этого.
Я прижала пальцы к нарисованным палочкам, на мгновение замешкалась, прежде чем стереть их. Затем натянула пальто, захлопнула шкафчик и вышла в холодную, темную ночь.
На улицах Куинси было тихо. С неба летели крошечные снежинки, ловя лучи моих фар. Когда я доехала до поворота на Мэйн, которая должна была привести меня домой, я заколебалась, почти продолжая ехать прямо. Чуть было не поехала на ранчо, чтобы переночевать у мамы с папой.
Но я повернула, зная, что пикан Фостера будет припаркован перед моим домом.
Так оно и было.
Сам мужчина сидел на верхней ступеньке моего крыльца.
Загнав джип в гараж, я зашла внутрь, мои шаги были такими же тяжелыми, как и мое сердце. Включив свет, я проскользнула к входной двери и присоединилась к нему на лестнице. Мы сидели, положив локти на колени, устремив взгляды вперед.
Мой гнев с прошлой ночи угас. Или, может быть, он был просто замаскирован этим оцепенением. Замкнутость казалась единственным способом не чувствовать.
Возможно, здесь было спокойно — сидеть ночью, в укрытии от снега. В моем районе не было уличных фонарей. Единственный свет исходил от домов, золотистый, веселый и теплый. Я была единственным одиноким человеком, жившим в этом квартале. Все остальные дома принадлежали семьям.
Возможно, здесь и было спокойно.
За исключением того, что сегодня я, как никогда ранее, чувствовала одиночество.
— Где твоя дочь? — спросила я.
— С Вивьен в отеле, — он провел ладонью по своей бороде. — Я думал, ты знаешь.
— Откуда мне было знать?
— Подумал, что ты когда-то проверяла в сетях, как я живу.
— Никогда.
Уверенность покинула тело Фостера.
— Никогда.
Никогда. Серьезность, величина этого слова казалась бесконечной, как ночное небо над головой.
— Каденс завтра начинает здесь школу.
Я села прямее.
— Что?
— Эта одна из причин, почему я здесь. Я не хочу, чтобы она росла в Вегасе. Я не хочу, чтобы она была частью того мира.
— И поэтому ты приехал сюда? В мой мир?
— Куинси там, где ты.
Фостер приехал в Монтану ради меня. Я знала об этом уже несколько недель, но сегодня всё было по-другому. Он переехал сюда не один. Он переехал со своей дочерью. Со своей семьёй.
— Ты сказал мне, что если я выслушаю тебя и всё ещё буду хотеть, чтобы ты уехал, то ты уедешь. Ты ведь не собирался уезжать?
Он встретил мой взгляд.
— Никогда.
Никогда.
— Я никогда не был и никогда не буду влюблен в Вивьен, — сказал он. — Я никогда не переставал любить тебя.
— Фостер…
— И никогда не перестану.
Моя рука поднеслась к груди, как мне показалось, в сотый раз за сегодняшний день. Я давила, давила и давила. Но это не помогало остановить моё сердце. Оно начинало разбиваться прямо по центру.
Была причина, по которой я не ходила на свидания. Была причина, по которой я не двигалась дальше по жизни. Почему у меня не было ни мужа, ни собственной семьи. Почему я была замужем за своей карьерой.
Его никогда были зеркальным отражением моих собственных.
Вот почему было так больно. Я отдала ему своё сердце и до сих пор не забрала его обратно.
Я встала со ступеньки, дошла до тротуара, затем шагнула в снег на дворе так, что мои кроссовки утонули в нём. Ледяной пух проскользнул под подолом моих брюк, таял
