наврала.
— Ника ведь расстроится, — пытается давить на жалость, но я лишь равнодушно на нее смотрю.
Не пробирает. Я ее ненавижу. За все те годы побоев и тонны ненависти, вылитой в мой адрес, ненавижу. И считаю, что и так достаточно для нее сделал. Я ведь давал денег. Она могла изменить свою жизнь. Не кардинально, но сделать ее приемлемей, чем сейчас. Она не захотела, отказалась. Это разве моя проблема?
— Ты слышала, что тебе было сказано.
— Что у тебя с этой женщиной? — спрашивает неожиданно.
— Тебе не кажется, что ты слишком поздно озаботилась об отношениях своего сына?
— Сторонись ее. И ее мужа тоже. Они влиятельные люди. Страшные. Не знаю, как Люда заставила его платить деньги, но я его видела только раз, — говорит таким тоном, что не знай я ее хорошо, решил бы, что и вправду переживает.
Да только действительно поздно уже. Меня не пробирает. И я давно не тот подросток, который боялся всего вокруг. И связи у меня свои имеются. Круче, чем у мужа Насти, я узнавал. Если будет сильно ее доставать, у меня есть возможность его прижать. Кое-какую информацию я на него собрал и со дня на день жду еще. Уверен, там будет что-то интереснее, чем все то, что я получил ранее.
— Что-то еще?
— Позволь мне видеться с внучкой. Хотя бы иногда.
— Она тебе не внучка.
— Она жила со мной столько времени. Пожалуйста. Я считаю ее родной, хоть ты и не веришь.
— Двигай, давай, — толкаю ее к забору, но не успеваю выпихнуть наружу, за спиной раздается отчаянный крик:
— Бабушка.
Развернувшись, вижу, как Ника отчаянно бежит к моей матери, а за ней пытается успеть Настя. В какой-то момент она останавливается, будто теряя надежду. Тормозит и с тоской смотрит на то, как ее дочка обнимает мою непутевую мать.
Я сцепляю зубы. Чувствую огромную вину перед этой женщиной, хотя я, по большому счету, вообще ни при чем. Но все же хочется стереть с ее лица это выражение, убрать его, искоренить. Хочу, чтобы там появилась улыбка, и озорной блеск в глазах. Уверен, она может быть такой, но обстоятельства сгибают ее, пытаясь сломать.
— Ладно, — говорю, сцепив зубы и обращаясь к матери. — Бери Нику и иди в дом. Обсудим условия.
Она кивает. Хватает девочку за руку и ковыляет к дому. В какой-то момент тормозит, словно переводя дух. То ли шикарная актриса, то ли действительно больна. Все же, я склоняюсь к первому. Уж слишком много я знаю о матери, чтобы так запросто повестись на это дешевое представление.
На Насте лица нет. Расстроенная и растерянная, она смотрит на мою мать, как на воровку, что, наверное, так и есть на самом деле. Ее дочь украла у Насти счастье быть матерью на протяжении шести лет. Украла возможность увидеть первые шаги дочери, услышать первые слова, плач, узнать, какой она была в младенчестве. Не могу представить, что она чувствует и как еще держится.
— Я решу проблему с матерью. Любой ценой заставлю ее исчезнуть из жизни Ники, — обещаю, останавливаясь рядом.
— Наверное, не надо… Ника привязана к ней. Может быть… если удастся с ней договорить, она могла бы… приходить и играть с ней? Разговаривать, но как-то не так, по-нормальному.
— Вряд ли у нее получится.
— Она действительно привязана к Нике. Посмотри, как она ее обнимает и держит. Она любит ее.
Сжав зубы, ничего не отвечаю. Попросту не знаю, что должен сказать. Настя в принципе не должна понимать мою мать, не должна ей сочувствовать и уж тем более позволять той диктовать свои условия.
Мы заходим в дом следом. Пока не знаю, как действовать и реагировать на то, что женщина, которую я надеялся больше никогда не встретить, находится в моем доме. И судя по легкости, с которой она тут себя чувствует, ей ни капли не дискомфортно. Напротив, она легко заваливается с Никой на диван, что-то той рассказывает, из-за чего девочка заливисто смеется.
— Может, предложить ей побыть няней? — неожиданно говорит Настя.
— Что?! Нет!
— Почему нет? Она заботилась о Нике столько лет, вырастила ее. Если будут все условия, она сможет заботиться о ней лучше. И рядом с ней Ника быстрее привыкнет ко мне, а там…
— Ты готова терпеть мою мать рядом всю жизнь? Ты меня пугаешь.
Она отводит меня в сторону, чтобы никто не мог услышать наш разговор.
— Если твою мать привести в порядок и присматривать за ней — все будет не так плохо. У нее связь с Никой, возможно, она бы смогла… исправиться? Тем более, она не знала о том, что сделала ее дочь.
Мне кажется, что Настя шутит, но она кажется вполне серьезной и сосредоточенной.
— Я просто хочу, чтобы Нике было хорошо. Видел бы ты, как она рванула следом за ней. Не забывай, что у них не было денег. Возможно, будь они, все было бы иначе и она заботилась бы о моей дочери лучше. Как минимум, я должна быть ей благодарна, что она ее вырастила, разве нет?
— Тот минимум, которого она заслуживает ты выполнила — не убила ее на месте, — зло чеканю, все еще не желая слышать о том, что моя мать будет жить в этом доме в качестве няни.
Я мысленно представляю, сколько охраны мне потребуется, чтобы не переживать, что она вытащит отсюда все более-менее ценное.
— И вырастет Никуша большой-большой, сильной-сильной, здоровой-здоровой, — голос матери Давида, которую, как оказалось, зовут Наталья, доносится из детской.
После трудного разговора с Давидом, он все-таки согласился на то, чтобы оставить мать на какое-то время в доме, а там посмотреть, что в итоге из этого получится. Правда, при условии, что в доме останется и он. Так что теперь в этом огромном доме, который я якобы сняла, живем не только мы с дочкой, но еще и Давид с матерью. Как это объяснить себе я пока что не понимаю, но стоя под дверью, прислушиваюсь к общению Натальи с моей дочкой.
Я ищу недочеты. Те самые невидимые, которые обязательно должны быть. Повышенный голос, недовольство, злость, да что угодно, но Наталья звучит так, словно действительно, как и сказала минутой ранее, скучала по вечерним сказкам
