— Го-о-споди-и-и! — воскликнул Тони. — Вы же не врач! Вы — преподаватель математики.
Они больше не захотели с ним разговаривать. Мистер Шмидт посмотрел им вслед и заглянул в соседний кабинет к мисс Келлер, учительнице биологии. Он спросил, что она думает о мистере и миссис Мандолини.
— Они ничего не хотят слушать, Джим. Должно быть, не могут поверить. Ведь их дочь всегда прекрасно училась.
— Да, и вспомни мои слова. Я готов поспорить, что они не придут на весеннее родительское собрание, — сказал мистер Шмидт.
Тони и Линн предстоял еще разговор с преподавателями по истории и английскому, но они оба, не сговариваясь, вышли из школы, сели в машину и в полном молчании поехали домой.
— Скажем ей? — спросила Линн, выпуская кольца дыма уже у себя в кухне на Сансет-корт.
Тони налил им обоим выпить.
— Нет, ни в коем случае. Она подумает, что мы наседаем на нее. Давай оставим ее ненадолго в покое, хорошо?
Прошло два часа.
— Она так и не вышла из своей комнаты повидать нас, — сказала Линн.
— Наверное, висит на телефоне или слушает музыку. Пусть она немного побудет одна, хорошо?
В полночь, когда Линн и Тонни пошли спать, в комнате их дочери было темно и не доносилось музыки. Линн не выдержала. Она постучалась и тихонько приоткрыла дверь.
— Мам, — раздался с кровати голос Дженнифер, — ты чего?
— Ничего, детка, ничего, — сказала Линн. — Спи спокойно.
На следующий вечер за ужином Линн осторожно сказала:
— Дженнифер, кажется, учителя считают, что ты стала не очень хорошо учиться.
Дженнифер подняла глаза и посмотрела на мать.
— Мам, ну ведь вы уже смотрели мой оценочный лист за прошлую неделю.
— Да, дорогая, конечно, смотрели, — сказал Тони. — Но учителя говорят, что даже эти оценки завышены. Они говорят, что в действительности ты не сдала ни одного зачета за эту четверть.
— Это правда, папа.
— Дорогая, у тебя что-то случилось?
— Нет, папа, почему должно что-то случиться? Просто я не очень хорошо училась в этой четверти, вот и все. — Помолчав, она добавила: — На следующей неделе я подтянусь, вот увидите.
Линн и Тони через силу улыбнулись.
— О, мы рады это слышать от тебя, дорогая, — сказала Линн, — мы так рады! Нам так хочется, чтобы ты хорошо училась!
— Я знаю, мам. Мне жаль, если я разочаровала вас.
Линн дотянулась рукой до Дженнифер.
— Дженни, ты не можешь разочаровать нас с папой, — серьезно сказала она. — Просто мы беспокоимся о тебе. Мы хотим, чтобы ты была счастлива, вот и все.
— Мам, это мой последний год в школе. Это такое хорошее время, — ответила Дженнифер.
После ужина Дженнифер поднялась в ванную. Закрыв дверь, она постояла с минуту, потом, не снимая тапочек и не вытащив мелочь из карманов, встала на весы. Она не взвешивалась уже целых три недели, но последние несколько дней она питалась довольно неплохо и чувствовала, что пора взвеситься. Она встала на весы и с минуту смотрела на стену (пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста), прежде чем опустила глаза вниз и увидела на черной отметке трехзначное число. Она коротко вскрикнула. Отметка стояла на месте. 102. Сто два[11]. 102! Совсем скоро это будет уже не трехзначная цифра, взволнованно подумала она.
Дженнифер сошла с весов и вернулась в спальню. Она разделась, забралась в кровать, выключила свет и еще раз вскрикнула. Это был даже не крик, а глубокий, идущий изнутри стон. Потом еще и еще. Чтобы заглушить свои стоны, пришлось включить на полную громкость приемник. Линн, заглянувшая в дверь, чтобы пожелать дочери спокойной ночи, задохнулась от счастья:
— Дженни! Музыка! Ты слушаешь музыку!
Да, подумала Дженнифер. Музыка и девушка. Сон долго не шел. Талли учила ее: если нет ни сна, ни покоя, думать только об овцах и ни о чем другом. Вот и сегодня, как все остальные ночи, Дженнифер пыталась следовать ее совету. Снова и снова, снова и снова овца бежала через луг, бежала в Стэнфорд, а потом превращалась в каких-то взрослых, в докторов, в родителей. Их жизнь была так похожа на жизнь этой овцы.
В конце февраля Талли, Дженнифер и Джулия сидели в кухне на Сансет-корт.
— Ну, что мы запишем в своих ежегодниках, девочки? — спросила Джулия. — Какое желание, какую мечту?.
— Чтобы мечтать, тоже нужно желание, — заметила Талли.
— А может быть, желать следует мечту? — вторила ей Дженнифер.
— Мейкер, Мандолини, — поморщилась Джулия, — хватит умничать. Придумайте что-нибудь. В комитете вас никто не будет дожидаться. Второе марта — крайний срок. А второе марта — в эту пятницу, к вашему сведению.
— Да ну? И кто же назначил тебя командиром? — спросила Талли.
— Секретарь, естественно, — ответила Джулия.
— Ну, вдохнови нас. Послушаем сперва твое желание, Мартинес, — предложила Талли, машинально рисуя на своем листке. — Что ты приберегла для Тома? Собираешься подарить ему свою невинность? Или с этим уже давно покончено?
Джулия ущипнула ее за руку.
— Хватит болтать чепуху. И перестань рисовать. Давайте, давайте, давайте. Как вы собираетесь учиться в колледже, если не в состоянии сосредоточиться?
— Бог мой, как же ты любишь командовать, — посетовала Дженнифер.
— Мне есть с кого брать пример, — отпарировала Джулия, — улыбаясь и указывая на Дженнифер, но та не ответила на улыбку.
Талли перевела разговор на другую тему.
— Куда, ты говорила, собирается твой возлюбленный? — спросила она Джулию.
— В Браун.
Талли улыбнулась.
— Так. А куда собираешься ты? В Северо-Западный? И сколько миль их разделяет? Тысяча? Я ведь знаю, какие у вас тесные отношения, и думаю, вам будет не хватать той физической близости, которая у вас была здесь.
— Талли! — воскликнула Джулия.
Талли принесла коробку соленой соломки. Джулия взяла себе горсть. Дженнифер сказала, что не хочет есть.
Чуть позже Талли повернулась к Джулии и сказала:
— Робин снова спрашивал, когда я перееду к нему.
— Да ты что! Опять? Вот здорово! — обрадовалась Джулия. И осеклась, увидев выражение лиц Талли и Дженнифер. — А что? Разве это не здорово? Разве не этого ты хотела? Уйти, наконец, от своей матери?
Дженнифер и Талли молча смотрели на нее, потом обменялись взглядами. Талли кивнула.
— Да, Джен, она совсем с ума сошла с этим своим Ромео, — сказала Талли.
Дженнифер улыбалась.
— Почему вы так говорите? Это нечестно, — обиделась Джулия, хлопнув ладонью по столу.
— Мартинес, — Талли тоже хлопнула ладонью. — Ты как будто ни слова не слышала из того, что я твердила последние два месяца. О чем ты думаешь? О Томе? Или о кризисе на Ближнем Востоке? Господи ты Боже мой!
