— Гори оно все синим пламенем, — с каким-то отчаянием говорит Ярослав.
А я смеюсь. Наверное, это тоже отчаяние. Обнимаю крепко. Сержусь, что пахнет гелем для душа — мне всегда нравился его запах. Приходил с работы, а я прижималась к нему, вдызала полной грудью, Ярослав меня токсикоманкой называл…
На губах горечь слез, но их я не стыжусь. Вот еще почему именно Ярослав важен и нужен сейчас — перед ним я могу позволить себе быть слабой. Обнимаю его за плечи. Кожа к коже, тесно, близко. Ловлю на себе мужское дыхание, сама дышу через силу — вдруг воздуха становится категорически мало. Наш секс болезненно яростен, Ярослав буквально вдалбливается в мое тело, я судорожно стискиваю его плечи, наверняка потом синяки останутся… Мозг все же отрубается — незадолго до оргазма. В этот раз Ярослав все же кончил в меня, лениво думаю об этом, собирая себя по крохам.
Болит копчик — трахались мы на полу. Все тело ноет, но расслаблено — приятно. Все еще чувствую в себе отголоски оргазма, тело словно вибрирует. Дышу. Смотрю в потолок — идеально белый, неброская лепнина по карнизу. Не думаю ни о чем, и это — прекрасно. Это то, что мне сейчас нужно.
Катя взрывается плачем так резко и яростно, что в реальность я возвращаюсь рывком. Вспоминаю, что ребенка оставили на диване. Он широкий, но Катя вертится уже немного. Представила, что ребенок упал и похолодела. Вскочила, как была, голая, со следами слюны и спермы на теле, понеслась в гостиную, перепрыгнув через лежащего на полу Ярослава.
Она не упала. Перевернулась обратно на спину, иногда это у нее так резко получалось, что она пугалась. Может и сейчас так…подхватила ее на руки. Они — трясутся. Это же не просто маленькая девочка. Это ключ к моему сыну. Ключ к счастью.
Катя успокоилась, но дышала еще рвано, всхлипами, вертелась у меня на руках. То, что я стою голая, вот так, я поняла, когда она схватила меня на сосок. Наверняка неосознанно — не умела еще брать. Я осторожно отстранила ее ручку и устроила ребенка в постели.
— Ночь уже, — сухо сказала я. — Я пойду.
Ярослав отвел прядь моих волос от лица. Вынудил меня приподнять лицо за подбородок. Поцеловал. Не так, как на полу целовал, совсем недавно. Легко, едва коснувшись. А мне зареветь захотелось и к нему прижаться — ну, зачем все так???
Мимо консъержа пробегала низко опустив голову — я и правда такая, как они обо мне думают. Но я не чувствовала стыда. Скорее — злость на себя. Хотя бы за то, что ни о чем не жалею. А утром проснулась совершенно разбитой, не радовало даже то, что сумела проспать рекордных по нынешним временам семь часов. Все тело ломит — последствия бурного секса на полу. Не по годам тебе Яна, такие развлечения. С трудом заставила себя подняться и дойти до ванной.
— Нужно позвонить сыну и ехать на работу, — сказала я своему растрепанному отражению.
А потом увидела небольшие, уже присохшие пятна на белой футболке. На груди. С таким я уже сталкивалась… Когда Илью грудью кормила.
Глава 20. Ярослав
Мне казалось, что я насквозь пропитался запахом Яны. И это нравилось, я плыл словно. Смешно, даже в душ было идти жалко — смывать с себя ее поцелуи. Но и потом мне мерещился аромат шампуня Яны, ее духов, ее кожи. Шел к Даше и даже надеялся, что она вдруг почувствует запах другой женщины. И тогда — все решится. Ибо я не знал что делать, не сказать нельзя, сказать сейчас — слишком жестоко.
— Есть сподвижки? — спросил я у ее врача заглянув в кабинет.
Тот только плечами и пожал.
— Я больше не вижу смысла держать тут вашу жену. Конечно, вы платите хорошие деньги… Но смысл? На природу ее надо, на солнышко, в реабилитационный центр, весной дышать.
Я все еще приходил к жене редко. Отчасти потому, что работа и Катя отнимали все свободное и не свободное время. Отчасти потому, что хотел выбить ее из зоны комфорта. А еще — потому что стыдно. Что она здесь, в четырех стенах заперта, а все мои мысли не о ней. Занята моя голова другим целиком и полностью.
Я откровенно блефовал, сказав о том, что признаю Дашу недееспособной. Прощупывал. Сейчас у меня папка документов, которые Даше требуется подписать, и она их подпишет, чего бы это мне не стоило. На кону стоит жизнь ребенка, все риски я взвесил — да и что здесь можно было взвешивать вообще?
Привычно не торопясь, оттягивая тягостный разговор поднялся по ступеням. Потом уже сам на себя разозлился, коридор преодолел стремительно, в несколько широких шагов. Рывком распахнул дверь. И замер обескураженный.
— И давно ты ходишь? — спросил я.
Из меня буквально сочилась едкая горечь напополам со злостью. Дашка обернулась, меня увидела, лицо ее некрасиво скривилось, словно рябью подернулось. Плакать будет, со злостью подумал я. Главное, чтобы не решила падать в обморок, на рыцарские жесты меня может и не хватить сейчас. Не в этот момент.
— Слава…
— Когда. Ты. Начала. Ходить.
Говорю именно так, чеканю слова, словно точками делю. Это помогает не сорваться — нужно просто дозировать свою ярость. Даша слава богу решила не ломать комедий и в обморок падать не стала. Вполне уверенно дошла до кровати, села, накрыла ноги одеялом, а лицо в ладонях спрятала. И оттуда уже сказала глухо.
— Три недели.
Я сдержал мат. Как выяснилось, я вообще над многим в себе властен. Я могу сдержать злость, ярость, перетерпеть боль. Только Янка проделывает бреши в моей обороне, она всегда это умела. От нее защищаться не получалось.
Сажусь в кресло — я спокоен. Разглядываю папку документов в своих руках — ровные ряды букв, в них будущая судьба моего ребенка. Его жизнь. Мотаю назад, вспоминаю. Три недели назад Илье готовились делать химию. Катька как раз вошла во вкус и начала верещать. Я чуть не проебал тендер. Я разрывался между всеми ними — Яна, Дарья, двое моих детей, работа. Я не жалуюсь — моими руками моя жизнь же и запутана. И я отнюдь не пытаюсь повесить маленького младенца на женщину, которая пережила удаление матки, сепсис и искусственную кому. Для этого у нас есть няня. Но, блядь… Вспоминаю, как беззубо Катька улыбается Яне, как тянется к ней, явно выделяя из всех прочих людей и снова злюсь. Мне кажется, что Даша украла у моей дочери мать.
— Теперь ты меня бросишь, да? — я только глаза закатываю, а Даша продолжает. — Мне просто страшно так, Ярослав, ты не представляешь. Столько всего случилось… А ты думаешь только о них. О своей бывшей жене и ее сыне. Слава, он даже заболел словно специально, словно перетягивая твое внимание на себя!
Кажется я отчетливо скриплю зубами. Еще кажется — еще немного и я стисну зубы так, что они рассыпятся в крошку.
— Даша…
— Если ты бросил их, то нужно бросать до конца, — торопливо говорит она, слово фразу заранее наизусть заучила.
Я думаю бесполезно напоминать ей, что решение мы принимали оба. Вдвоем. Дашка всегда была слабой и податливой, но я старался подстраиваться и не давить на нее слишком. Я давно решил, что пора возвращаться в жизнь своего сына, хватит довольствоваться редкими фотографиями от Елагина. Беременность Даши несколько смешала планы, но и тут жена меня поддержала. Сказала, что знакомиться с Ильей нужно до того, как родится дочка. Чтобы он успел побыть единственным моим сыном хотя-бы несколько месяцев. Сейчас понимаю — она просто вторила мне.
Но мне по прежнему ее жаль. Она разбита. Уничтожена. Сейчас я не могу просто взять и доломать ее до конца, словно бракованную куклу. Нужно что-то делать с ней, нужно приучить ее снова не бояться жизни, не прятаться от нее за дверями палаты.
— Это разрешение на донорство, — говорю я и бросаю папку на постель. — Тебе нужно подписать.
Она даже не смотрит на документы. Смотрит на меня. Я снова чувствую жалость. А еще — брезгливость. Даша словно бездомный котенок, грязный и блохастый, которого вроде и жалко, и на руки взять противно. Разница только в том, что Даша, прячась за больничными стенами вновь расцветает.
— А если я подпишу их, ты меня не бросишь?
