42.
Саша
У меня болит всё: ноги, спина, голова, глаза и главное — сердце. 14 беспрерывных морально-тяжелых часов. Нам нельзя на долго оставлять телефон, поэтому за всё это время я пару раз отлучилась в туалетную комнату и несколько раз попила чай с чем-то. Я даже не помню, с чем. Изможденная, уставшая, обессиленная, голодная…Завтра еще один такой же день, а с понедельника наш Центр снимают с обязанностей. Манукян уже предупредил наше отделение, что в понедельник у нас выходной, заслуженный.
Я так рада домашней тишине. И слава Богу, что Никитка у родителей до вечера понедельника, иначе моя голова просто разорвалась бы. 14 часов наушники насиловали мою голову плачем, воем, криками и угрозами, а сейчас эта тишина непривычно давит на уши.
Мне срочно надо в душ и что-нибудь поесть. К счастью, холодильник забит битком и мне не нужно думать, что бы быстренько перехватить и лечь спать. Спасибо одному вредному человеку, который на самом деле не такой, но тщательно старается всем доказать обратное.
А ведь я совсем не так планировала провести эту субботу. Пока Никитка был бы на тренировке, собиралась встретиться с Даней. Я, наконец, доделала ему подарочный альбом с его рисунками, начиная с самого первого. Сейчас он как никогда готов к встрече с тем самым Данилой, с которым я познакомилась полгода назад. Потом хотела погулять с сыном, которому в последнее время уделяю мало внимания, ну а вечером, когда дедушка забрал бы Никитку в область, мечтала обновить маникюр. Вздыхаю, глядя на свои, заросшие кутикулой ногти.
Блаженно прикрываю глаза и кладу в рот ложку любимого творога, когда вечернюю тишину нарушает требовательный звонок в дверь. Я чуть ли не подпрыгиваю на месте с испуга. Кто может прийти в такой поздний час? Я никого не жду.
Настойчивый звонок повторяется, и я крадусь в прихожую. Сердце отбивает чечетку, мне так страшно, что тело покрывается мелкими, острыми мурашками. Вспоминаю про газовый баллончик, который постоянно ношу с собой в рюкзаке. Нащупав его и сжимая в руке, подхожу к двери и всматриваюсь в глазок.
Глубоко выдыхаю и отпираю дверь.
Он стоит, уперевшись одной рукой о стену, и смотрит на меня. Его взгляд колючий, жалящий, острый, будто он пришел убивать. Мне неуютно и холодно под его пристальным разглядыванием. Глаза скользят по моим босым ступням, поднимаются по голым ногам, замирают на тонких коротких пижамных шортах и топе, слегка задевают лицо и устремляются вниз, к руке.
Я чувствую его запах. Этот запах я смогу различить из сотен других, он обездвиживает, парализует. Так на меня действует только он. Максим.
— А ты не изменяешь себе, да? — кивает на сжатый в руке баллончик.
Пфффф! Закатываю глаза и бросаю баллончик на тумбу.
— Ко мне не каждый день вечерами ломятся мужики. Я же должна себя как-то защитить.
Он самовольно и грубо проталкивает меня вглубь и заходит в квартиру. Закрывает за собой дверь и принимается расшнуровывать свои белоснежные кроссовки.
— Я тебя вообще-то не приглашала, — смотрю на его огромную фигуру, так нелепо смотрящуюся в этой тесной прихожей.
Максим ничего не отвечает, проходит мимо меня, не сильно задевая плечом. Заглядывает в комнату, обводит глазами помещение и двигается прямиком на кухню. Снова садится на мое место и разглядывает мой незатейливый ужин.
— Где Шумахер?
— У бабушки с дедушкой.
— А ты, значит, развлекаешься? — с гадкой ухмылкой произносит он.
Что? Я не ослышалась? Развлекаюсь? Ага! 14 часов непрерывного веселья! Козел!
Складываю руки на груди и уже готовлюсь послать этого мерзавца далеко и надолго.
— А что, тебя ужином не накормили? — кивает на баночку с недоеденным творогом.
Мне не нравится его тон. По какому праву он со мной так разговаривает? С издевкой, ехидством и пренебрежением.
— Представь себе, не накормили. Зачем ты пришел? Оскорблять меня? У меня нет ни сил, ни настроения с тобой разговаривать. Уходи, Максим.
Он опять молчит, крутит головой и чему-то своему ухмыляется. Я снова чувствую себя уязвимой перед ним, обнимаю руками голые плечи, пытаясь прикрыться от его колючего взгляда.
Его пальцы отстукивают непонятный ритм по столу, а потом он резко вскакивает и несется в прихожую.
Иду вслед за ним. Обсессивно-компульсивное расстройство. Это уже диагноз.
Нервно завязывает шнурки, задевая локтями обувницу, чертыхается и хватается за ручку входной двери.
Я стою и смотрю на этого придурка широко распахнутыми глазами и не понимаю, что происходит.
Максим выскакивает в подъезд, не удосуживаясь закрыть за собой дверь. Я подхожу и тяну ее на себя. Но закрыть не удается, потому что снаружи ее грубо возвращают обратно. Максим взъерошенный и с бешенными глазами залетает в квартиру. Успеваю лишь коротко вскрикнуть, когда этот недоумок хватает меня за руку и притягивает к себе. Впечатывает так сильно, что ударяюсь лбом об его подбородок. А потом накрывает своими требовательными губами мои в необузданном, жестком поцелуе. Бесстыже сминает ягодицы под тонкими шортами и вдавливает мои бедра в свой пах. Чувствую каменную выпуклость и, уверенна, это не телефон. Он понимания происходящего, вспыхиваю как лампочка и загораюсь новыми силами. Мой язык сплетается с его в ритуальном танце, а в уголках губ саднит и покалывает. Поджимаю пальчики на ногах и обхватываю мерзавца за шею. Запускаю руки в темные отросшие волосы и стону. Стону так сильно, что становится стыдно за свое похотливое поведение. Дьявольские ямочки лукаво ухмыляются, а сильные руки подхватывают под ягодицы. Чувствую под своей несчастной задницей ключи, рассыпанные монеты, телефон, резинку для волос и понимаю, что сижу на обувнице. Предметы неприятно впиваются в мое «заднее полушарие», но мне сейчас плевать. Вытаскиваю из его джинсов футболку с таким откровенным остервенеем, что на миг мне кажется, будто сейчас порву. И откуда только силы взялись?
Максим опускает тонкую лямочку с топа и прикусывает плечико. Долго ведет языком к ушку, а я выгибаюсь от сладкой судороги. Теряюсь в этих упоительных ощущениях и чувствую, как меня стаскивают с поверхности и разворачивают спиной. Упираюсь головой в согнутые на столешнице локти, и вновь моя поза становится откровенно-приглашающей. Шорты болтаются на щиколотках, а лямки топа сползли, обнажая грудь.
Неустойчивая обувница, словно метроном, бьется о стену, нарушая ночную тишину ритмичными ударами, нашими стонами и звуками падающих монет…Бам, бам, бам…
43.
Максим
Я хотел наказать ее. И брата. Но теперь мучаюсь сам. Сбежал, оставив ее распластанной в тесной прихожей, на дешевой тумбочке, со стекающим по ее обнаженным внутренним бедрам моим удовольствием.
Я — ничтожество, знаю. Сам себе противен, поэтому бьюсь лбом о руль и стискиваю зубы. Я поступил с ней, как со шлюхой. Я хотел ее наказать. Их наказать. Вывернуть наизнанку, доказать всем, но больше самому себе, что она такая же как все: алчная, искусно-притворяющаяся, лживая сука.
Но эти ее стоны, от которых вибрировали стены, они настоящие. Я легко могу распознать, имитирует ли женщина свое наслаждение и действительно получает его. Эта рыжая ведьма воистину сходит с ума от удовольствия рядом со мной, тогда я ни черта не понимаю. Они с братом что, за ручку, блть, ходят и стишки друг другу читают? Откуда этот голод в глазах, жажда и отзывчивость тела? Не дает тебе братец-инвалид этих животных эмоций? Голодаешь? Ну тогда я буду иметь тебя жестко, наказывать, а потом сломаю, чтобы было больно, обоим.
«Ты совсем спятил!» — кричит мой внутренний голос.
«Да», — отвечаю ему.
«Оставь их в покое».
«Не могу. Не хочу».
«За что ты так с ней?»
«Я ее ненавижу».
«Врешь. Ты хочешь ее. Ты, вляпался в нее, Филатов».
«Заткнись! Хочу, да!»
«Ты ревнуешь ее, поэтому бесишься, признайся уже самому себе».
