я уже с трудом сдерживаю, запускают сумасшедшею реакцию. Я еще сдерживаюсь, а у Воронцова вырывает полурык-полустон:
— Вар-ря, Вар-р-рька… Я тебя сожру…
У меня горят кончики ушей, потому что эти слова сопровождаются захватом груди. Неожиданно для меня самой соски дисциплинированно напрягаются, словно ждали команды. И Виктору очень нравится эффект, вызванный его касаниями. Он катает твердые горошины между пальцами, трется между моих раздвинутых ног выпуклостью в паху.
Я в каком-то мареве.
Лихорадочном, темном и густом.
Когда Воронцов плотно прижимается эрекцией к моим трусикам, я понимаю, что они уже немного влажные.
На секунду меня снова захватывает паника. Что Виктор обо мне подумает? Что мне достаточно пары поцелуев, чтобы возбудиться? Что я потаскушка…
Я бросаю робкий взгляд из-под ресниц, но непохоже, что Воронцов вообще об этом думает. Он словно заводится все сильнее, переходя на высокие обороты. Снова и снова Виктор прижимается к моей шее, сдвигая подбородком мешающему вязаную горловину, шумно вдыхает мой запах, и у меня от этого бегут мурашки, и поджимаются пальцы ног. Домашние туфельки давно слетели с ноги. Одна еще на кухне, другая покинула мне гду-то тут в кладовке.
Но я спохватываюсь только сейчас, да и то всего на мгновенье.
Потому что, распаляясь сам, Воронцов и меня сжигает в огне своей страсти.
Ловлю себя на том, что уже подставляю горло губам, выгибаюсь навстречу рукам, хозяйничающим под платьем, а ногами обхватываю Виктора, будто боюсь, что он остановится…
Он и вправду вдруг замирает, уткнувшись в мой лоб своим:
— Черт, Варька… Я с ума схожу, как пацан. Могу не сдержаться… — шепчет он, а я не сразу соображаю, что его беспокоит. — Презервативы наверху.
Прагматичное и какое-то холодное слово «презервативы» меня отрезвляет.
Воронцов, конечно, совершенно прав. Предосторожности необходимы, но… магия момента рассеивается, и Виктор это чувствует.
Стискивая и придавливая меня к себе, он пресекает мою попытку вырваться.
— Нет, Варь. И не проси, — горячечно продолжает Воронцов шептать на ухо. — Это сильнее меня.
Виктор толкает ногой дверь, и выносит из темноты кладовки снова наружу. Я жмурюсь от яркого света и вцепляюсь в Воронцова покрепче, который стремительно несет меня на второй этаж. Стараюсь не думать о том, что платье у меня задрано до пояса, только надеюсь, что ни Екатерина, ни дети не попадутся нам по пути.
Слава богу, опасения не оправдываются. Всего пара минут, и Воронцов опускает меня на кровать в своей спальне. Я и пискнуть не успеваю, как он стаскивает с меня вязаную тряпку через голову. Волосы, наэлектризовавшись, щелкают и приподнимаются вокруг лица, будто змеи.
— Ведьма, — хрипит Виктор, пожирая меня взглядом. В его глазах горит такое желание, что я даже перестаю смущаться наготы. — Приворожила меня.
В его последней фразе звучит отчаянный упрек, и я хочу возмутиться, но широкая сухая ладонь ложится мне на губы, а другая скользит по телу, и Воронцов следит за ее перемещениями. И чем ниже опускается рука, тем шире раздуваются точеные ноздри, сильнее сжимаются губы, грудь вздымается чаще, а когда пальцы добираются до резинки трусиков, Виктор сглатывает. И почему это движение кадыка сильного мужчины выглядит таким… я не знаю, как подобрать слово…
Я покорена его жаждой, потребностью во мне.
Насладившись видом моего тела, задрожавшим под его взглядом, Виктор, не раздумывая, укрывает меня собой. И в этот миг у меня из головы вылетают все лишние мысли.
Остаются только угли, разгорающиеся в костер.
Воронцов целует меня, как сумасшедший, ласкает каждый миллиметр кожи, его руки и губы везде, его язык рисует на ключицах дьявольские знаки, оставляя влажную дорожку. Соски, торчащие пиками, удостаиваются самого пристального внимания, и я горю. Нет. Я таю. Я растворяюсь, подчиняясь древним инстинктам. Упиваюсь тем, что Виктор такой большой и сильный меня хочет. И как хочет!
От напряжения слегка подрагивают его плечи, и от этого, от этой сдерживаемой силы, у меня абсолютно отключаются мозги.
И лишь когда пальцы Воронцова тревожат мою девочку сквозь трусики, я чуть морщусь.
— Я сделал тебе больно? — в его голосе слышно беспокойство, но я не сразу понимаю, о чем он спрашивает.
Непонимающе хлопаю ресницами, пытаясь сфокусироваться на вопросе. А поняв, заливаюсь краской. Это точно не то, что я буду с ним обсуждать. Слишком неловко.
Но Виктор уже не слушает меня.
Прокладывая дорожку из поцелуев вниз по животу, он одновременно стягивает с меня трусики. Я тут же пытаюсь сдвинуть ноги, но это не совпадает с планами Воронцова. Играючи преодолев мое сопротивление, он забрасывает мои ноги себе на плечи и прижимается влажными от поцелуев губами к моей девочке.
Ласково, будто извиняясь, он проводит языком между набрякших складочек, заставляя меня краснеть еще больше, но, когда Виктор поддевает языком капюшон клитора, меня прошивает золотая молния, весь стыд улетучивается, оставляя меня наслаждаться греховными удовольствиями.
А Воронцов знает в них толк.
Напряженным кончиком языка он терзает чувствительное местечко, а потом собирает выступившую патоку. Целует меня в срамные губы по-взрослому, с языком, и мои бедра раскрываются шире. Дырочка уже зудит, а Виктор пока даже и пальцем не трогает. Он доводит меня до метаний и всхлипов. Я не могу заставить себя попросить, но я уже изнемогаю от желания. Мне срочно нужно утолить эту нужду, терзающую меня. Она как спрут, засевший в глубине женского естества, протягивает свою отравляющие ядом похоти щупальца в каждую клеточку.
И вот сейчас, вот-вот сейчас я взорвусь. Я не выдержу. Между ног пульсирует и горит.
И только теперь Воронцов отрывается от бесстыдных ласк и, повернув меня на бок, устраивается за моей спиной. Мы совпадаем друг с другом как ложечки. Я чувствую трущийся о ягодицы горячий напряженный член, и меня начинает потряхивать.
— Вот так, Варь, — бормочет Виктор. — Я один гореть не собираюсь.
Он надавливает мне на поясницу, заставляя выпятить попку, и, помогая себе рукой, водит гладкой плотной головкой вдоль скользких складочек, собирая смазку. Все, что я могу, жалко хныкать, даже толкнуться навстречу члену не могу, потому что Воронцов все контролирует.
И только когда он решает, что достаточно мокро, толкается одним движением до самого конца, раздвигая мой влажный шелковый чехол своим органом.
У меня вырывается низкий грудной стон.
Я всегда считала себя если не спортивной, то, в целом, в неплохой форме.
Проснувшись от солнечного света, я понимаю, как ошибалась.
Даже не пошевелившись, чувствую себя так, будто меня грузовик сбил.
Жаловаться было бы лицемерием: тяжко мне ровно настолько, насколько вчера было хорошо.
