киски, Виктор оставляет теплые брызги на внутренней стороне моего бедра.
Схлынувшая волна горячки секса оставляет после себя беззащитность и неловкость.
Воронцов, улегшись рядом, подтаскивает меня к себе поближе, и я стараюсь расслабиться в его руках, но внутренне будто каменею.
Пока выравнивающий дыхание Виктор бездумно водит пальцами по моей груди, я борюсь с желанием замотаться в покрывало и сжаться в комочек.
Для меня это слишком быстро. Такой переход к близости.
Нет, прислушавшись к себе, я могу честно сказать, что не жалею, что потеряла невинность. Это ведь все равно когда-то должно было случиться.
И, наверное, опытный любовник в этом деле лучше. Первый раз не вызывает во мне отвращение к сексу. Виктор был достаточно чуток ко мне. Он ведь не знал, что я девственница… Это тоже к лучшему.
Черт! Меня захлестывает внезапная паника.
Кровь, он же увидит кровь!
Надо что-то делать!
Воронцов, как назло, никуда не собирается. Более того, он засыпает, что, в общем-то неудивительно. Еще вчера он валялся с температурой, а сегодня его понесло на подвиги.
Дождавшись, пока Виктор задышал глубоко, я осторожно выбираюсь из-под тяжелой руки и сбегаю в ванную, чтобы привести себя в порядок.
Ноги до сих пор непослушные, кажется, будто я чупа-чупс. Голова тяжелая, а ступней не чувствую.
С замиранием сердца прикрыв дверь, я осматриваю себя, но кроме потеков спермы никаких розовых разводов или чего-то подобного.
Я знаю, что кровь бывает не всегда, но по личным ощущениям, когда Воронцов в меня вошел, резь была прям на восемьдесят из ста.
Сердце постепенно успокаивается и перестает стучать, будто я бегу стометровку.
Мой секрет останется секретом.
Не представляю, что стала бы отвечать на вопросы Виктора, если бы он узнал. Откуда у меня Тимошка? Нет, понятно, что объясниться можно, но у меня никак не уляжется страх, что семья Тимки может попробовать его отобрать. При мысли об этом слюна во рту становится кислой.
Господи!
Как все сложно!
Приняв душ, я на цыпочках возвращаюсь в спальню. Будить Воронцова не хочу. Не знаю, как с ним сейчас разговаривать. Мне не по себе. И я не хочу увидеть победный блеск в его глазах. И вообще, я все еще хочу убежать на край света.
Но дети рано или поздно дособирают свое звездное небо, и придут искать меня. А тут Виктор. Голый.
Накинув то самое вязаное платье под горло, которое так не понравилось Воронцову, я иду в детскую, откуда доносятся голоса. Я еще только заглядываю в комнату, а уже стремительно краснею.
Для этого нет причин, но мне кажется, что Екатерина прекрасно знает, чем я занималась. Нянька, блин.
— Мам, смотри сколько! — Тимка восторженно показывает мне кучку, которую подпихнул себе под живот. — Вот такой большой будет!
Он размахивает ручками, показывая просто эпический масштаб.
— Да ты что! — ахаю я, устраиваясь рядом.
И поражаюсь коварству Воронцова. Темное ночное небо, где только в центре луна, а остальное… Это ж озвереть можно!
Екатерина, оторвавшись от книжки с пистолетом на обложке, только посмеивается.
— Ладно, я думаю, ничего страшного не будет, если сегодня молоко с печеньем мы приговорим тут, а не на кухне.
Это не то, что нестрашно, я не представляю, как оттащить детей от пазлов. А говорят, что они в этом возрасте неусидчивые. Хотя Тиль постарше, ей, наверно, уже скоро в школу.
Пока я всячески нахваливаю детей и ругаю пазлы, которые не встают туда, куда всем хочется, Екатерина приносит большой поднос, а сама, сославшись на давление, уходит к себе.
Дети дружно открывают, какая классная тюря выходит, если скрошить все печенье в чашку с молоком, и, радостно обляпывая ковер, подключают к пазлам машинки и куклы. Начинается такой бедлам, что я уже думаю, не вернуть ли мне Екатерину, потому что без нее они совсем распоясались. Но буквально через полчаса и Тимка, и Тиль вырубаются прямо на паласе. И даже сказок не надо.
Нагулялись, насобирались, накричались, и теперь спят, как ангелочки, хотя еще пять минут назад это были дьяволята, чуть не сорвавшие штору.
Опасаясь, что побудка перевозбудит их опять, я просто перекладываю их на кроватки не раздевая, все равно в домашнем, и отношу поднос на кухню.
Там я и встречаюсь с Воронцовым.
При виде его обнаженной спины, на которой еще подсыхают редкие капли воды, сердце екает, а руки начинают дрожать.
Виктор, поднимавший поочередно крышки кастрюль на плите, оборачивается на звон задребезжавших друг о друга чашек на заходившем ходуном подносе.
Его взгляд меняется. Раздражение в нем испаряется, и появляется нечто другое, отчего и колени начинают меня подводить.
Плавно шагнув ко мне, он берет с подноса клетчатую салфетку и вытирает что-то у меня на шее.
— Там была какая-то еда, — хрипло поясняет Воронцов.
Похоже, дети и меня извозили.
Виктор забирает у меня поднос и ставит его на рабочую поверхность кухонного гарнитура, и я пячусь от него, не в силах отвести глаз от заострившегося лица.
— Куда же ты, Варя, — включается в Воронцове хищник. Он медленно наступает на меня, и пульс мой учащается. Чувствую себя зверьком в ловушке. — Я проголодался…
— В холодильнике… — начинаю лепетать я, но Виктор меня перебивает:
— Сначала сладкое, — и его выразительный взгляд говорит прямо о том, что он считает десертом.
— Я не… — все, я упираюсь в дверь кладовки, а все пути отступления мне отрезаны мощной фигурой Воронцова, остановившейся от меня в нескольких сантиметрах.
Я буквально кожей ощущаю, как он опять раскаляется.
Господи, ему мало того, что он уже получил?
На лице его написано, что мало.
Виктор подхватывает меня и усаживает к себе на бедра, впиваясь твердыми губами мне в шею. И дыхание сразу перехватывает. Властная ладонь забивается сразу под вязанный подол и стискивает ягодицу.
— Но дети… Екатерина… — слабо протестую я, понимая, что Воронцов решил меня взять прямо сейчас, и его ничто не остановит.
Виктор же просто открывает дверь в кладовку и, не прекращая целовать мое горло, задирает мое платье мне на талию.
Упираюсь в обнаженную грудь руками и ловлю ладонью глухой и частый стук сердца Воронцова. И прямо пропорционально его ускорению слабеют мои локти и запястья. Сопротивление тает свечным воском.
Жадные руки шарят по мне, будто высекая жалящие искры в местах прикосновений. Запускают дрожь, повышают температуру, провоцируют поддаваться этим грубоватым ласкам.
Виктор действительно, будто голодный, будто дорвался и не может остановиться. Мои прерывистые вздохи, которые
