— Я не хотел просить тебя… — Начинает Вадим, отчего-то запинаясь. — Но это дело… Оно просто… Пострадали дети. — Вадим трет переносицу пальцами, оттягивает воротничок рубашки, будто он ему мешает дышать, и наконец поднимает голову.
Он бросает на меня взгляд, и я едва не отшатываюсь от того, что вижу. В его глазах просто астрономическое количество вины.
Клянусь, если бы чувство вины приняло человеческий облик, оно бы выглядело, как Вадим.
Сглатываю, выдыхаю, нервно облизываю пересохшие губы. То ли потому что говорит он так тихо, то ли от растерянности от того, что вижу Вадима настолько открытым эмоционально, я не сразу понимаю, что к чему. Не понимаю смысла сказанного, не понимаю, почему он чувствует себя виноватым. Я просто смотрю, смотрю и смотрю. Впитываю его выражение лица. Такое… простое. Человеческое. С настоящими живыми эмоциями. И в моей голове будто все зависает, как в сломанном компьютере.
— Гм, Агата. — Вдруг вырывает меня из оцепенения голос мужчины, представленного накануне. — Пройдемте в мой кабинет, я все вам расскажу.
Я вздрагиваю. Смотрю на мужчину. Снова возвращаю взгляд к Вадиму. До меня доходит невозможно медленно, но все-таки доходит. Судорожно втягиваю ртом воздух. Мое сердце тяжелеет, точно перегоняет в себе не кровь, а свинец.
Я не стану привлекать тебя к другим делам.
Память бьет наотмашь хлесткой пощечиной.
Почему я ему поверила? С чего я взяла, что Вадим не врет?
Почему я снова и снова наступаю на те же грабли?
Все это уже было.
Когда-то давно я уже рассчитывала, что мои испытания завершатся с окончанием одного громкого дела. И ошиблась.
Когда-то давно я уже приписывала этому человеку добрые качества, которыми он никогда не обладал.
Все это уже было. Но я не сделала выводов.
Смотрю на Вадима и внезапно чувствую вселенскую усталость. Разочарование — одно из самых неприятных чувств. Оно перекрашивает мир в отвратительный серый цвет и наполняет сердце пустотой. Оно отбирает силы и собирается комом в горле.
Кто-то очень измотанный выбрасывает белый флаг в моей голове. Я так устала.
Я сдаюсь. Я хочу исчезнуть из этого места и никогда больше не видеть Вадима, но о моих желаниях никто не спрашивает. Я — всего лишь инструмент.
Медленно киваю и выхожу из кабинета вслед за Глебом.
Перехожу на третий этаж, вхожу в чужой кабинет. Глеб что-то говорит, о чем-то рассказывает, выкладывает передо мной бумаги, фотографии. Он что-то говорит, но я никак не могу уловить смысл. Глеб рассказывает мне о деле довольно эмоционально, возмущенно размахивает руками, а я только смотрю, хлопаю глазами и витаю где-то глубоко в своих мыслях. Только одна фраза, брошенная негромко, но с возмущением, выводит меня из прострации.
…— Он убил троих детей и учителя, чтобы показать серьезность своих намерений.
Встрепенувшись, резко сажусь прямо.
— Прошу прощения, Глеб. Я не слышала ни слова из того, что вы говорили. — Признаюсь с извиняющимся видом. — Прошу, еще раз и по факту.
Глеб бросает на меня удивленно-настороженный взгляд, но повторяет историю сначала.
Три дня назад автобус с учащимися шестого класса местной школы, направляющийся в зоологический центр на выездное занятие, был захвачен вооруженным мужчиной. Требования преступника оказались беспрецедентными. Он не требовал денег, вертолет, освобождения заключенных или любых других вещей, которых обычно требуют террористы. У него было одно единственное требование — он хотел обменять жизнь шестнадцати подростков на жизнь одного человека.
На жизнь президента.
Когда на место преступления выехала оперативная группа, террорист убил учителя. Когда начальник службы безопасности попытался вступить с ним в переговоры, террорист убил одного ребенка. Когда началась операция по освобождению заложников, он убил еще двоих. Операция прошла успешно, террорист был обезврежен. Дети, за исключением убитых троих, были спасены.
Президент же на место так и не явился.
От нахлынувшей злости, скорее похожей на ненависть, сжимаю кулаки.
— Ну и чего вы хотите от меня? — Спрашиваю сквозь зубы, глядя на мужчину.
— Горин молчит. Не признает свою вину. В общем-то это и не требуется, но… — Объясняет Глеб, раздосадовано качая головой. — Я не вижу мотивов и потому не могу понять действовал он по собственному плану, или был чьей-то пешкой.
— Хотите, чтобы я поговорила с ним?
— Да. Если это возможно. — Кивает мужчина.
— Возможно.
— Тогда не будем терять времени.
Глава 31
В знакомой серой комнате нас уже ожидает двое охранников, стоящих рядом со столом, за которым сидит скованный наручниками молодой человек. Гладко выбритый, покрытый татуировками на всех видимых участках кожи, парень вскидывает голову, едва мы входим, и оглядывает меня наглым самоуверенным взглядом.
Опускаюсь на стул напротив, парень откидывается на спинку своего стула, цепи его наручников, звякнув, натягиваются. С нарочито расслабленным видом парень сидит и пялится на меня, не отводя глаз. Выдерживаю его взгляд, разглядывая лицо напротив. Сканирую его эмоциональное состояние и понимаю, что его вольготность не является маской: в этих стенах он чувствует себя вполне комфортно.
Глеб начинает допрос, но парень не обращает на него внимания. Смотрит на меня, облизывает губы, ухмыляется. Демонстративно поправляет штаны в области паха. Безучастно наблюдаю за его провокациями, отмечая едва заметные эмоциональные отклики на слова следователя.
Глеб говорит довольно долго, но Горин продолжает молчать, даже не замечая его присутствия. От напряжения, вызванного максимальной концентрацией моего внимания, в глазах начинают плясать огоньки. Процесс необходимо ускорить — решаю я.
— Где же обучают так искусно хранить молчание? — Сужаю глаза, подаюсь ближе и кладу сцепленные руки на стол.
Горин приподнимает бровь в легком недоумении и растягивает губы в самодовольной усмешке.
— У вас с Матвеевым один учитель? — Спрашиваю, слегка понизив голос и наклонившись ближе.
Уголки губ парня напротив едва заметно дергаются. Его плечи напрягаются. Вспышка страха, на секунду буквально ослепившая меня, отступает довольно быстро. Надо же, какой самоконтроль.
Боковым зрением вижу, как Глеб резко поворачивает ко мне голову, но ничего не спрашивает, давая мне безмолвное разрешение говорить.
— Ты работаешь на «Организацию»? — Молчание, тишина, штиль. — Или и у тебя, и у Матвеева, и у «Организации» один хозяин? Чья ты шавка? — Выплевываю с гримасой отвращения на лице. Мне необходимо вывести его из себя, и, я знаю, куда надо давить.
Горин дергает головой. От кривой улыбки не остается и следа. Он слегка подергивает верхней губой, я ощутимо чувствую его злость, и мгновенно впускаю ее в себя.
— Только знаешь, что… — Надеваю на лицо издевательскую улыбку и наклоняюсь еще ближе. — Матвееву удалось достичь цели. «Организации» тоже. А что же ты? Чего добился ты? Твой хозяин будет недоволен. — Протягиваю с насмешкой.
Парень злится сильнее. Из него того и гляди полезут яростные шипы. Его руки опасно напрягаются, вены на шее вздуваются, но я не пугаюсь, его злость ведет меня и блокирует инстинкт самосохранения. Встаю, нависаю над столом, упираясь в него руками.
— Ты убил троих ни в чем не повинных детей. Бездумно убил. И бесполезно. А президент даже не пришел, да? — Со смешком говорю я. Глеб рядом ощутимо напрягается, наверняка, не думая обо мне ничего хорошего. Вид у меня, безусловно, безумный. — Ты должен был его убить? Да? Ох… Как же твой хозяин ошибся с выбором убийцы президента… Ты слишком слаб для такого задания… — Продолжаю давить, злобно выплевывая издевательства. — Ты — ноль… ничтожество… мелкая пешка…
— Заткнись, сука! — Не выдерживает Горин. Резко дернувшись, он подскакивает на стуле и тянет ко мне руки, намереваясь схватить меня за горло. Активизировавшиеся охранники хватают его под руки и заламывают. Ярость затмевает его сознание, и я тону в ней. Задыхаюсь, зверею, слетаю с катушек.
