напрячь печень, бухала ты? То есть, когда я устанавливал тебе эту долбаную поливку, ты отсыпалась, а не тайком смотрела на огород? Ну, круто, Василиса Петровна. Перед кем я там крутил всеми частями тела, напрягал руки и убирал живот? — да, это точно не галлюцинация. — Ничего не хочешь мне сказать?
— Можешь расслабить живот и не напрягать руки, — совершенно отвратительным хриплым голосом произношу я, пытаясь встать с пола. Блин, какой позор.
— Ну, спасибо.
— Я в домике, — стыдливо прижимаю ладони к лицу.
— В хуемике. Начистить бы тебе сахасрару. Вставай давай, — не встала бы, если бы Петя не поднял меня за подмышки. — Ты что еще пила кроме вина?
— Ничего.
— А чего так накрыло?
— Не знаю.
— Поди просрочка. Это тебе не вискарь, — усаживает меня на стул и зачем-то берет второй. Садится напротив меня и долго смотрит мне прямо в глаза. Не нравится мне его вот такой взгляд.
— Ты мне сейчас не нравишься.
— Надо же, ты мне тоже, — издевательски усмехается Петя. — Ни голос твой прокуренный, ни вот это вот все.
— Петь, уйди, пожалуйста. И так тошно. Сделаем вид, что ты это все не виде… мгэ-э-экх.
М-да… так низко я еще никогда не падала. Прикрываю рот ладонь, но уже поздно. Соболев же, демонстративно приподнимает вверх руку и отмахивается от моей «прекрасной» отрыжки.
— Чеснок ела. С салом поди, — как я хочу сейчас провалиться сквозь землю, Господи. — Вкусно было?
— Да. Уйди, пожалуйста.
— Что-то ты бледная, мать. Как полотно. Тебя тошнит?
— Да.
— Блевала?
— Нет.
— Ну так иди. Давай, давай, — берет меня за руку и приподнимает со стула. — Два пальца в рот и полегчает, — снова слышу голос Соболева над ухом, как только он заводит меня в ванную. — На колени, Василиса Петровна.
— Чего?!
— Унитаз тебя ждет, вот чего. Давай. Я сейчас воду принесу, выпьешь залпом пару стаканов. Проблюешься и станет легче.
Никогда я еще не была такой послушной, склонилась над унитазом и стала ждать, пока вернется Соболев. Вручив мне бутылку, я залпом стала глотать воду. И вовсе не для того, чтобы прочистить желудок. Жажда дает о себе знать. И собака тоже дает о себе знать лизанием ног. Это точно не Тоша, у моего шпица язык не такой.
— Вась, ты что с пятками сделала?
— Начистила им сахасрару. Буээээ…эээ.
После первого «фонтана» все, что мне хотелось — это провалиться сквозь землю.
— Ты после этого просто обязана меня любить до конца дней своих.
— После рвоты? — Боже, что с моим голосом?
— После того, что я тебе волосы держу. Это же так романтично. Или кино для женщин врет?
— Вот и проверим… буэ…буэээ.
— Ну как, уже сильнее становится любовь? — ну каков засранец!
— Видимо, моя сахасрара закрыта, любви пока нет.
— Обязательно раскроем. Мне, конечно, с одной стороны, льстит, что ты из-за меня напилась, но, Вась, ты чего тупая, что ли? Сказал же, не было у меня ничего с твоей подружкой.
— От тебя ею пахло. И я не напивалась из-за тебя, хватит выдумывать.
— Ну, ну. И что, что пахло? Она мне футболку стирала, которую сама же и облила нарочно. Может, это порошок ее.
— Может, — признаю я после очередного «фонтана».
— Ну как? Легче?
— Да, — на удивление, вполне серьезно произношу я, пытаясь встать с пола.
Подхожу к раковине и споласкиваю рот водой. И все это под цепким взглядом Соболева. Ополаскиваю лицо водой и тут же недалеко раздается Тошин заливистый лай.
— Кто-то пришел, он так только на гостей орет.
— Василиса!
Кажется, перед глазами пронеслась вся моя жизнь. Я в миг протрезвела, услышав по ту сторону двери мамин голос.
— Мама, — машинально захлопываю дверь ногой. — Чччто делать?
— Срать да бегать. Чего ты как маленькая? Тебе что, шестнадцать лет?
— Там же бутылки на столе, от меня перегаром несет.
— И чесноком. И голос прокуренной алкашки.
— Спасибо за поддержку. Боже, у нее же появится еще один повод на меня давить, — хватаюсь за голову, совершенно не соображая, что делать.
— Нет мамы, нет проблем. Гриша, фас, — какая-то секунда и Соболев открывает дверь ванной. Собака тут же выбегает из нее.
— Ты что больной?!
— Гриша знать не знает, что такое «фас», он добрый дурак. Максимум залижет ее. Соберись, тряпка, — включает на самый сильный напор воду.
— Можно я спрячусь в душе, а ты скажешь, что ты бомж, который проник в мой дом, выпил те две бутылки. А я… а я на работе?
— Нельзя, — на удивление спокойным голосом произносит Соболев, подталкивая меня к вешалке. — Снимай платье, надевай халат. Давай, живее, пока Гриша не обглодал твою мать.
— Ты же только что сказ…
— Цыц! Как зовут твою мать?
— Катя. Михайловна. Я все равно туда не выйду. Мама поймет, что я пьяная, даже если ты скажешь, что бутылки твоих рук дело. От меня пахнет. И голос.
— Ты просто затыкаешься. У тебя болит горло. На вот, цепляй на морду маску, — разрывает упаковку и подает мне дорогущую маску, которую я берегла до особого случая! Ладно, сейчас не время возмущаться.
— Ну вот, другое дело. Только волосы убери и все будет чики-пуки. Я сейчас все разрулю.
Собака Соболева вовсе не обгладывает мамины конечности, а всего лишь… домогается ее ноги. Вроде бы должно быть обидно за родительницу, но мне смешно. Благо маска не позволяет улыбаться от увиденной картины.
— Странно, он никогда не был в этом замечен. Видимо, ваша нога пришлась ему по вкусу, Екатерина Михайловна, — совершенно серьезным голосом произносит Петя. — Гриша, фу! — оттаскивает собаку от возмущенной мамы. — Иди с Тошей развлекайся.
— Что это за собака?! А вы кто? Василиса? — переводит на меня осуждающий взгляд. Даже если бы я сейчас была трезвая и прекрасно выглядящая, все равно предпочла бы молчать.
— Василиса немного приболела и у нее почти пропал голос, поэтому ей не надо напрягать связки. А я — без пяти минут ее муж. Петр, можно просто Петя, — Господи, он еще и руку ей протягивает. — А это мой пес Гриша.
— Без пяти минут муж?
— Он самый. Признаться, я думал, что вы страшная злая тетка с короткой прической, типичной для женщин советских времен, — провалиться… хочу провалиться сквозь землю. — А вы прям красавица. И такая молодая.
— Спасибо за своеобразный комплимент.
— Пойдемте поближе познакомимся. Ты тоже не стой в проеме, зая.
«Зая» только рада стараться сесть хоть куда-нибудь. А вот мама, стоило ей только войти в кухню и сесть за стол, судя по лицу, не очень рада. В принципе, оно
