стала наблюдать за тем, как мама и Соболев о чем-то говорят. И тут во мне словно что-то оборвалось от осознания того, что мама по-любому говорит что-то нехорошее.
Дошла до ванной, стянула маску с лица и ополоснула лицо холодной водой. Лицо, как ни странно, выглядит вполне сносно. Снова вернулась к окну и продолжила наблюдать за мамой и Соболевым.
Прислонилась головой к прохладному окну и стало немного легче. Так бы и стояла, если бы не Петина собака, лижущая мне ногу. Села на лестницу и стала наглаживать ластящуюся ко мне собаку. Пес огромный, но несмотря на габариты, выглядит очень добрым. С таким очень уютно засыпать. На него даже можно положить голову, и он заснет с тобой. И только лишь тявкающий Тоша, видимо, приревновавший меня, не даст мне заснуть.
— Ну что, алкашуня, пойдем лечиться, — поднимаю взгляд на рядом стоящего Соболева. — Иди в кровать, я сейчас принесу тебе таблеточку и кое-что еще.
— Стой. Что тебе сказала мама? Только не ври.
— Я напоминаю, что я не ел чеснок. И ничего такого, о чем можно было бы переживать, твоя мать не говорила. Пойдем, — тянет меня за руку.
Встаю с лестницы и направляюсь в спальню. Как послушная девочка ложусь на кровать и, несмотря на ситуацию, быстро засыпаю. Просыпаюсь от урчащего голодного желудка. Голова тяжелая, но хотя бы не тошнит. Пытаюсь сфокусировать взгляд на часах: половина седьмого. Жесть какая-то. Я не сразу понимаю, что лежу на кровати не одна. В обнимку. И это точно не собака Пети, потому что его Гриша лежит недалеко от кровати фактически в обнимку с Тошей.
Рука, обнимающая меня за талию, совершенно точно принадлежит Пете. Аккуратно пытаюсь высвободиться из его объятий. Судя по сонному лицу, Соболев реально спал. Только хочу извиниться за то, что разбудила его, как понимаю, что мне с моим наверняка запахом перегара и чеснока, надо бы заткнуться.
— Я поел твоего чеснока с салом, так что можешь говорить, — сонным голосом бормочет Петя.
— Лучше не надо.
— Я хотел тебе сразу дать таблетку, но ты так крепко спала, что стало жалко будить, — тянется к прикроватной тумбе и кидает таблетку в стакан. Держи, — протягивает мне воду. Залпом выпиваю все содержимое стакана.
— Спасибо.
— Спасибо в карман не положишь. Скоро будешь натурой расплачиваться.
— Петь, реально, спасибо за все, но лучше тебе уйти, — встаю с кровати, заправляя полы халата.
— Разбежался. Я там бульон сварил из курицы. Он получился не слишком наваристый, куры у тебя какие-то дохлые. Маленькие. Но после бухла самое то. Мне всегда бульон помогал.
— Ты… ты забил мою курицу?! Она же просто несушка! Не для мяса! Как ты мог?! — толкаю его в грудь со всей силы на которую только способна.
— Вот, узнаю Василису Добермановну. Пришибленная Василиса Чиахуаховна, трясущаяся от вида маман, мне не по вкусу. Да не убивал я твоих несушек, так, познакомился только. Из замороженных ножек я сворил тебе суп, выдыхай.
— Зачем ты это делаешь?
— Чтобы привести тебя в норму, зачем же еще? Ладно, не буду надоедать. Я тебе телефон купил, он на кухне. Свой новый номер вбил. Чтобы завтра была огурцом. Причем свежим. Вопросы есть? — молчу, не зная, что сказать. — Ну раз нет, тогда до завтра. Гриша, за мной.
Смотрю в очередной раз на фото белобрысого и не могу понять как. Ну как Василиса могла влюбиться в этого пидараса? Умом понимаю, что ревновать к прошлому — это редкостный бред. Да и четырнадцать лет назад у меня у самого была семья, мы бы даже тогда не встретились. Все понимаю, но все равно бесит.
— Петр Васильевич, все, я пас. Он все равно выплевывает таблетку, — перевожу взгляд на хмурого Медведева. Рядом пристроился не менее хмурый Гриша.
Взял на свою голову собачку для обольщения. Четвероногий засира никак не способствует сближению с Василисой. Просто потому что поносит уже второй день подряд, а Василиса смоталась в город к двоюродной сестре. Зараза такая. Кроме как «спасибо» за установку полива ничего не получил. Ах, нет, еще получил бабки за телефон. Вот прям чувствую, как она утекает от меня. И самое поганое по какой причине — не понимаю. Ну, подумаешь, бухнула. Что здесь такого? С соседкой тоже разобрались.
— Ничо не знаю. Пихай ему лоперамид, ибо мыть ему задницу я больше не буду.
— Вообще-то ее мыл я, — укоризненно отмечает Миша.
— Вообще-то я ее тоже мыл, когда тебя не было.
— Один раз?
— Не пидарас. Кстати, о них. Все, отпусти собаку, пусть срет. Вот скажи мне, как она могла влюбиться в эту белобрысую пидарасину? — кидаю на стол папку.
— Вообще-то он не пидарас.
— Вообще-то не сри мне мозг, Миша. Пидарас он не потому что в жопу кого-то шпилит, или его, а потому что… пидарас.
— Я бы лучше сказал, гнида.
— Окей. Ну вот как?
— Ну вы же тоже как-то влюбились в вашу Василису. А я бы не сказал, что характер у нее из приятных. А внешность… ну давайте смотреть объективно, он симпатичный. Даже смазливый.
— Но я-то красивее?
— Безусловно.
— Я не чувствую искренности в твоей речи. Он что реально симпатичный?
— Вы сами это знаете.
— Но ведь гнида конченая.
— Тоже двояко. Я бы не сказал, что он конченый. Скорее делал все, чтобы вернуть жену. Хотел бы что-то сделать ей реально плохое — сделал бы. Конченый угрозами не ограничивается, он их исполняет.
Да, стоит признать, что Миша прав. Вообще картинка выходит так себе. И не благосклонность Василисы в мою сторону легко объясняется бывшим мужем. Как бы мне ни хотелось это признавать, но кое в чем у нас схожесть все же есть. Дениска в жопе барбариска, тоже при бабках. Надо сказать, при больших бабках. А там, где водятся большие деньги — всегда есть место определенного уровня власти. Сейчас ее слова при первом знакомстве «не люблю богатых властных дядек» звучат по-другому. Совсем не шуточно. Блин, ну чего ж так тяжко с ней?
— И все-таки гнида. Бабки за ее же проданную квартиру не возместил.
— Ну а это уже мстя. Просто он слабый. Вы ж сами все понимаете.
— Ты меня иногда бесишь. Качки должны быть тупые.
— В каком месте я качок?
— В таком, что ты не напрягаешь руки перед женщиной специально, как я. Ладно, это все лирика. Как там моя ванная поживает?
— Завтра все будет готово.
— Жаль, что не сегодня. Как я буду мыть эту засиру? — обвожу укоризненным
