были другие планы на этот вечер. Ты сможешь уехать, как только высадишь меня у дома. Я не жду, что ты станешь мне помогать. Ч-чёрт, я даже не знаю, что надо делать…
— Сейчас всё организуют специальные конторы. Ты только плати.
Нелли кивает. И снова отворачивается. Я решаю, что лучше всего её будет отвлечь разговорами.
— Кстати, а почему у тебя нет машины?
— Потому что моей зарплаты не хватает на то, чтобы покупать всё… Стоял вопрос — или ремонт в квартире, или покупка машины. Я выбрала первое, как ты понимаешь.
— Ты сделала всё по высшему разряду. Отличный антиквариат. Какие-то семейные реликвии?
И снова она на меня смотрит. Мы выезжаем на трассу, и встречных машин становится гораздо меньше. Зато горят фонари.
— Я росла в семье военного. Мы восемь раз переезжали с места на место. Никаких семейных реликвий не сохранилось. Да вообще ничего не сохранилось…
— В каком смысле?
— Мой отец — агрессивный урод, который в приступе ярости крушил всё, что попадётся под руку. В ход шли посуда, стулья… Однажды он даже опрокинул сервант.
Я свожу брови над переносицей. Неудивительно, что вырвавшись из дома, Нелли порвала все контакты с семьёй.
— Он бил тебя?
— Нет. Но мною он шантажировал мою мать… Угрожал, что если она уйдёт, то никогда меня не увидит.
Нелли проводит плечом по щеке, как будто стирая слёзы. Вот только слёз и в помине нет. Просто в свете проносящихся фонарей её глаза блестят сильнее обычного.
— Похоже, он был той еще сволочью.
С губ Нелли слетает задушенный смешок:
— Даже не сомневайся. И кстати… Я, наверное, должна извиниться.
— За что? — Навигатор велит съехать с эстакады через двести метров. Я включаю поворотник и снова кошусь на Нелли.
— Когда твоя Наталья сказала, что ты не даёшь ей видеться с дочкой…
— Ты вспомнила свою историю? — подсказываю я.
— Вот именно. Вероятно, она и повлияла на то, чем всё в итоге закончилось. Это было непрофессионально.
— Нет, — вынужден признать. — Там был мой косяк. Это я не дочитал до конца Натальины бредни…
Нелли жуёт губу и спустя какое-то время кивает.
— Да, ты повел себя как настоящая задница.
Ага. Именно так. Смеюсь… В салоне, несмотря ни на что, становится хорошо и уютно. Хорошо до того, что сморённая стрессом и выпитым алкоголем Нелли засыпает, свесив голову на плечо.
Километров через двадцать навигатор велит свернуть. Дорога здесь — полный отстой. Я кошусь на Нелли, опасаясь, что эта тряска её разбудит. Возможно, наш разговор был совершенно лишним. Не уверен, что теперь смогу сделать вид, будто его не было, и с такой же лёгкостью от неё дистанцироваться. Я не могу не думать о том, что моё изначальное представление о ней может быть совершенно неправильным. Я же вообще ни черта не знаю. Останавливаюсь у высоких ворот из коричневого профнастила. Нелли сонно открывает глаза, и несколько секунд мы просто смотрим друг на друга, словно знакомясь заново. А оно мне надо? Конечно же, нет. Это всё вообще ни черта не меняет! Лишь усложняет… все.
— Кажется, мы приехали.
— Посмотрим, — пожимает плечами.
— Ты что, здесь никогда не была?
— Нет. Я же говорю… Они переехали сюда, когда отец вышел на пенсию. Я к тому моменту уже была самостоятельной.
Нелли касается ручки, но прежде чем открыть дверь, ненадолго зажмуривается и делает глубокий-глубокий вдох. Я сижу, стиснув зубы, но стоит ей выйти, как я и сам выскакиваю следом, выругавшись под нос.
— Нелли… Нелли, доченька, это ты?
Во дворе включается свет, и нам навстречу выходит худенькая маленькая женщина.
— Да, мама. Здравствуй.
Мать бросается Нелли на шею. Та неловко её обнимает. Осторожно похлопывает по спине. Я стою дурак дураком. Уехать бы, но что-то не даёт.
— Он болел… Так долго… Я думала тебе сообщить, но ты же запретила! А теперь — как? Ушёл, а ты и не попрощалась… И ещё, главное, криминалисты не едут, а ведь до их приезда его нельзя поднимать с пола. Так и лежит в холодных сенях. Ой, а это… это твой молодой человек?
— Андрей Владимирович. Он согласился меня подвезти.
— Да что ж мы стоим? Проходите в дом, Андрей Владимирович! А как пройти, когда он там лежи-и-и-ит?!
— Так и пройдём. Не стоять же на улице…
Не знаю, какого чёрта я все же плетусь за женщинами в дом. Как и было сказано, тело лежит на полу. Нелли такая бледная… Едва ли не белее трупа. Её слегка ведёт. Я подхватываю её под локоть, опасаясь, как бы она не упала. Нелли прячет лицо у меня на плече. Её горячие губы прижимаются к моей коже, но в этом нет ничего чувственного. Она будто подпитывается от меня, а мне и не жалко… Пусть. Лишь бы её перестало до такой степени колотить. Касаюсь её волос, виска губами… Растираю руками плечи. Меня охватывает растерянность. Я не могу на неё больше злиться. Злость, что меня подпитывала изначально, была искусственной. Может быть, поэтому она растворяется ещё до того, как я успеваю придумать, чем заполню образовавшуюся пустоту. И потому она заполняется чем-то совершенно неправильным.
— Давай пройдем в кухню. Тебе бы горячего чая… С сахаром.
— Спасибо…
— За что?
— За то, что я не одна сейчас, — пухлые губы Нелли искривляются, она глядит в потолок и часто-часто моргает, пытаясь взять себя в руки.
— Всё нормально.
Мать Нелли безмолвно наблюдает за нами, стоя в дверном проёме. Видно, заметив, что я её подловил, женщина вскидывает руки:
— Не обращайте внимания. Я просто дочь не видела, кажется, целую вечность. А с мальчиком и вовсе никогда. Нелли… их сторонилась, — заканчивает, метнувшись взглядом к покойнику. Вот как? Сторонилась, значит? Задумчиво глажу Нелли по голове жестом, который обычно предназначается для Мишки… А та бормочет:
— Мам, прекрати.
Екатерина Сергеевна обрывает себя на полуслове. Шмыгает носом и всё же зовёт нас дальше. Рассаживаемся на кухне. Пьём чай. Может, с возрастом нрав Неллиного отца изменился. Тут есть и мебель, и посуды в избытке. Не знаю, как, но я понимаю, что она тоже об этом думает.
— Возможно, мне всё же стоило тебе рассказать о том, как он болеет.
— Зачем? — пожимает плечами Нелли. — Это ничего бы не
