изменило.
— И ты бы не приехала с ним попрощаться?
— Нет.
— Я тебя совсем не узнаю. Ты была такой доброй, жизнерадостной девочкой…
— Была. Это ты верно подметила.
Екатерина Сергеевна опускает глаза к скатерти, ведёт тонкими пальцами по вышитым гладью цветам. Мне кажется, она хочет что-то добавить, но в этот момент на улице раздается звук мотора — приехали криминалисты — и разговор прерывается, так толком и не начавшись. Следующий час уходит на оформление всяких бумажек. Тело забирают лишь после соблюдения всех необходимых процедур. Екатерина Сергеевна неплохо держится, но когда машина с покойником начинает движение вниз по улице, начинает плакать.
— Поверить не могу, что ты так по нему убиваешься, — неверяще качает головой Нелли.
— Мы прожили целую жизнь. В ней было много хорошего.
— Может быть. Жаль, я этого не помню.
— Ты до сих пор винишь меня, что я от него не ушла? Я не могла. Ты же знаешь. Я… пыталась.
— Тогда — да. Но когда я выросла… Ты тоже не ушла, мама. Извини, нам нужно ехать.
Нелли
Если по дороге «туда» мы болтаем, назад, напротив, едем практически в полной тишине. Андрей, видно, думает, что мне сейчас не до разговоров, вот и молчит. Почему молчу я? Не знаю. Возможно, чтобы не наговорить ему ещё больше глупостей, чем уже сказала. Чертов виски подействовал на меня, будто сыворотка правды. А может, дело не в виски…
Поднимаю ресницы и принимаюсь тайком наблюдать за Казаком. Он ведёт уверенно, удерживая руль сверху левой рукой. Губы плотно сжаты. Нос с горбинкой. Волосы, которые он обычно зачёсывает назад, сейчас падают на лоб, отчего Андрей кажется гораздо моложе. И если уж быть честной хотя бы с собой, стоит признать, что виски здесь определённо ни при чём. Всё дело в этом конкретном мужчине. В том, каким он оказался на самом деле. И в том, что я к нему чувствую…
С губ срывается всхлип. Я закусываю щёку, но уже слишком поздно. Казак отводит взгляд от дороги, убирает руку с руля и прежде, чем снова за него ухватиться, мимолетно касается моей щеки пальцами:
— Поплачь. В этой ситуации это нормально.
Андрей, конечно же, имеет в виду смерть отца. Он до сих пор не понимает, что я уже давно того похоронила в своих мыслях и оплакала. Его реальный уход не вызывает во мне никаких эмоций. Лишь кучу неприятных воспоминаний, которые неизбежно возникают рядом с тем, кто стал их источником. А у чувств, которые меня душат, совсем другая причина.
Насколько же было проще думать, что Казак манит лишь моё тело. И насколько невыносимо осознавать, что я тянусь к нему всей душой…
— Не буду. Он того не стоит.
Андрей задумчиво на меня смотрит. Коротко кивает и прибавляет газа. Я хочу, чтобы эта дорога никогда не кончалась. Хочу, чтобы мы ехали и ехали, куда глаза глядят, хоть на край света. Не хочу выходить, не хочу оставаться наедине со своими мыслями и со словами, которые он мне бросил: «…мы не в средних веках. И кроме секса нас ничего не связывает. Говоря откровенно, мне плевать на то, что было у тебя в прошлом. А будущего у нас нет. Но это не означает, что мы не можем жить настоящим». Я ведь даже тогда не верила, что мне настоящего будет достаточно. Теперь уж нечего и говорить…
И снова в ушах, заглушая шорох шин и дорожного трафика:
— «Ты… предлагаешь мне свободные отношения?» — «Что-то вроде того». — «Это… очень цинично, знаешь?» — «А ты, никак, ищешь любовь?» — «Я верю, что любовь находит своих жертв сама. Не боишься стать её жертвой?» — «Нет. А ты?»
А я ей уже стала. С ресниц капают слёзы. А я уже, мать его, ею стала!
Какой же сложный, бесконечный день…
Машина останавливается у входа в арку. Я должна уйти…
— Спасибо, что был со мной… — голос жалко срывается. Ужас. Ещё немного — и я начну умолять его меня не бросать, а пока этого не случилось, отворачиваюсь к двери и дёргаю ручку.
— Хочешь, я останусь сегодня?
Холодные пальцы замирают на металле. Я понимаю, что это ничего не значит. Андрей просто хочет меня утешить, думая, что я убиваюсь из-за предстоящих похорон. И никаких других смыслов, никаких обещаний и авансов в его словах нет. Знал бы он, о чём я сейчас думаю — вообще вряд ли бы предложил остаться. Но ведь он не знает! И я могу этим воспользоваться… Один раз. Всего один только раз… А потом как-то соберу себя и снова стану сильной.
— Если тебя это не затруднит…
— Нет, нормально. Я же сказал: Мишка с матерью.
Поднимаемся в тишине на свой этаж. Он открывает квартиру своим ключом. Я наблюдаю за этим, откинувшись спиной на грязную стену.
— Может, в душ?
— Да, хочу смыть с себя это всё…
Кажется, трупный смрад въелся в мои поры. Я беру полотенце, халат. Переодеться решаю в ванной. Несмотря на всё, что между нами было, делать это перед Казаком всё ещё неловко. А в ванной мои силы неожиданно заканчиваются… Я умудряюсь снять водолазку и стащить к щиколоткам джинсы. Но вот высвободить из штанин ноги уже не могу. Тело наполняется тяжестью, бесконечной, непреодолимой усталостью. Каждое движение неспешное, как у ленивца. Медленно поднимаю руки, опираюсь на древнюю раковину. И, коснувшись горячим лбом прохладного зеркала, стою так долго-долго. Отмираю, лишь когда Андрей прижимается ко мне со спины.
— Извини, ты, наверное, тоже хочешь помыться, я сейчас…
— Нет уж, давай вместе.
Всё, что происходит дальше, и близко не похоже на то, как это обычно описывают в романах или показывают в кино. Просто потому что мы в грёбаной коммуналке, и антураж здесь соответствующий. Но для меня происходящее один чёрт красиво… Я стою под душем, который еле ссыт из-за накипи, и плачу. Плачу, потому что меня, как ребёнка, моет человек, которые меньше чем двадцать четыре часа назад сказал, что ему от меня нужен лишь секс.
Ответить на любезность Казака не могу при всём желании. Я вообще не понимаю, как доберусь до комнаты. Ноги отказывают. Привалившись к стене, покрытой отбитым то там, то тут кафелем, я наблюдаю, как он, вымыв меня, моется сам. Растирает энергичными движениями голову,
