так, словно его гложет что-то. Мне кажется, ему в жизни досталось. Квартира, деньги — у него все это есть, но счастливым я бы его не назвала. Он так радовался, когда мы с ним в магазин ходили. Потом он все это готовил. Таким был счастливым — глаза, как у мальчишки. А когда пропал крест, он стал другим. Сразу. Не мог же он так из-за вещи. Для него это не вещь, а символ чего-то важного, я чувствую. Он даже сказал: «Можно считать, меня теперь тоже нет» или что-то в этом роде. Что-то у него случилось такое… нехорошее. И по большому счету. То ли его предали, то ли он потерял кого-то. Я не спрашиваю, это нельзя спрашивать, лезть в душу… я не могу. Но он то ли забыть это не может, то ли не дает себе забывать, это сидит в нем, глубоко. Ну, мне так показалось… И — да, он же оставил мне ключи! Сказал, чтобы я приходила. Но мы расстались как чужие. Такой неприятный осадок… Как бы он не подумал, что я украла у него этот крест.
Сима выпалила все это разом и сидела, нахохлившись, как маленькая расстроенная птица.
— Знаешь, если он так подумает, то он, прости, недалекого ума и невеликой чуйки на людей, — сухо сказала Полина, затушив окурок в хрустальной пепельнице. — И да, похоже, что какую-то психологическую травму он все же перенес. Впрочем, мы все перенесли те или иные потрясения, которые могут покалечить психику. Но кто сказал, что какая-то травма значительнее другой? Где это мерило?
«Полина Андреевна, как всегда, права», — подумала Сима, но промолчала.
— То, что ключи тебе отдал, это шаг, правда, — признала меж тем лиловая дама. — Только поспешных выводов не делай. Вообще резких движений не делай. И сегодня ему все-таки не звони. Отдохните друг от друга… И давай мы тоже пойдем отдыхать, что-то меня в сон клонит.
Сима проводила ее до спальни, помогла переодеться, прикрыла одеялом, пожелала спокойной ночи.
«Какая же она стала мне родная, просто удивительно», — подумала она, укладываясь в свою постель. Достала телефон, нашла номер Алекса. Помедлила и не стала набирать. Да, в самом деле, что бы она ему сказала?..
* * *
«Абонент не отвечает или находится вне зоны действия сети», — деловито и неизвестно, в который уже раз просветила Симу «механическая тетенька из телефона», как в сердцах она ее окрестила.
Сима честно не звонила Алексу до утра. Крепилась до десяти — вдруг разбудит! И с тех пор каждые полчаса слышала в трубке одно и то же. Сейчас было уже шесть вечера…
— Может быть, у него дела, — невозмутимо говорила Полина Сергеевна.
Но в душе у Симы бушевал пожар.
— С ним что-то случилось, — шептала она, сидя на кровати и неосознанно раскачиваясь из стороны в сторону.
Потом взяла себя в руки — рассуждала о неврозе Алекса, а сама с каждой минутой приближала себя к нервному срыву. Так плохо она, пожалуй, не чувствовала себя еще никогда. В груди медленно вращались острые пылающие лопасти. «Попей валерьянки», — посоветовала бы Полина Андреевна, поэтому Сима не стала ей ничего говорить. Нет, Полина не была бездушной, она просто не смогла бы понять, почему вдруг Симу так накрыло.
Можно пожаловаться кому-то: «У меня болит голова», и тот даже пожалеет, но не поймет, КАК именно она болит. Может быть, человек в своей черепной коробке чувствует пульсацию раскаленной плазмы, и эти почти предсмертные ощущения не смогут передать четыре простых слова: «У меня болит голова»…
Сима сама не понимала, почему ее так резко скрутило, но пыталась унять себя самоуговорами — что чувства ее иррациональны и преувеличены и, самое главное, что никто ей не сможет помочь справиться с ними. Тогда она пошла и в самом деле выпила валерьянки.
Валерьянка не помогла.
Тогда Сима села рисовать, и ее миниатюры ужаснули ее саму. Вошла Полина и, увидев ее творения, молча качнула головой:
— Знаешь, когда мне сказали, что от моей дурости у меня детей не будет, антидепрессанты были еще в разработке и людей лечили зверобоем. Я пила зверобой. Когда не стало Мишеньки, мне было семьдесят, и современные препараты мне выписывать побоялись, и я пила все тот же зверобой. А что случилось С ТОБОЙ?
Как ни странно, простой этот вопрос отрезвил Симу лучше, чем любой антидепрессант. Нет, веселее она себя не почувствовала, но устыдилась. И хотя бы смогла дышать.
— Я тоже попью зверобоя, — сказала Сима. — Потому что не знаю, что на меня нашло.
— Сейчас молодежь это называет «химией», — сказала Полина. — А вы для меня молодежь и есть. Я старый циник и рискну предположить, что в постели у тебя с художником твоим не то, что с этими двумя… недохудожниками. Я права?
Сима медленно кивнула, пораженная. Неужели все вот так просто?..
— Да, сейчас я обдираю все до самого что ни на есть примитива, — сказала Полина. — Возможно, это грубо, но, согласись, трезвит.
— Трезвит… — прошептала, соглашаясь, Сима.
— А знаешь, — подумав, предложила Полина, — не сделать ли нам с тобой расклад, а? Таро — вещь хорошая, если читать их с умом и ясной головой. Что скажешь?
— Да я на все уже согласна, — тяжело вздохнула Сима. — Почему бы нет?
В конце концов, тот, первый расклад про работу — ведь правдой оказалось почти все. Так почему бы и в этот раз не попробовать? Хуже не будет.
Она перевела взгляд в окно. За окном, на ветке высокого тополя, топтались воробьи. Один, два, три… сколько их там на одной тонкой веточке? Восемь. Как только уместились?
— Ну-с, гражданочка, о чем спрашивать будем?
Сима вздрогнула. Пока она, задумавшись, замерла, ушла в себя, Полина уже успела сходить к себе за картами и, удобно расположившись за столом, тасовала колоду.
— Давай-ка для начала узнаем его чувство к тебе. Так, — длинные пальцы лиловой дамы быстро вытянули карту, перевернули. — Рыцарь Кубков. Интересно. Сильное влечение, но пока очень неуверенное, робкое даже, я бы сказала. Романтическая любовь. То ли он еще не уверен в своих чувствах, то ли боится их проявить… Но в любом случае они есть, чувства эти, и сильные. Я твоего рыцаря не знаю, но рискну предположить, что в этом случае он будет действительно Рыцарем. Тем, кто поклоняется своей Прекрасной Даме. Так что в этом смысле можешь быть спокойна. А вот быть ли вам вместе — пока неизвестно, посмотрим дальше. Второй вопрос: твои чувства к нему. Ууу, тут к гадалке не ходи. Дама Кубков.
