себя? Тогда идите, звоните мужу, обрадуйте.
…Когда-то Сима ждала этой новости с нетерпением, потом — с отчаянием. Теперь ее состояние было чем-то между робостью, нерешительностью и эйфорией.
Ей почти тридцать шесть. Беременность в таком возрасте — не шутка, тем более первая! Да и потом… «Обрадуйте мужа». Леша ей не муж…
Нет, она и одна сможет поднять детей — не вопрос…
«Так, почему “одна”? — вопросил ее строгий внутренний цензор голосом лиловой дамы. — Что за перекосы опять? “Сама, одна”… Может, хватит уже?!»
Леша вновь пришел встретить ее после работы. Она шла ему навстречу и молчала, улыбалась. Он тоже молчал — смотрел во все глаза.
— Ты другая, — прошептал он. — Совсем другая… Так хочется остановить этот момент…
«Ох, знал бы ты, милый», — почти беспечно подумала она.
— Я хочу к тебе в мастерскую, — сказала она. — Для начала выпить кофе с корицей.
— А потом?
— О-о… Потом… — многообещающе промурлыкала она. — Хочу, чтобы у нас было много маленьких красных свечек.
— А я хочу — тебя… — прошептал он. — Но свечки тоже обязательно будут!
Эта их ночь была прекрасной и нежной. Симины страхи улетучились совершенно, и она уснула у него на плече. Как же это прекрасно — засыпать на плече у любимого человека…
Но под утро ей приснился очень странный сон. Словно она проснулась, хотела сказать: «Обними меня, мне тревожно», но не обнаружила рядом никого, кто мог бы ее обнять. На подушке лежал только крест. Но и он с каждой секундой становился все бледнее, покуда не исчез вовсе, точно всосался в подушку.
Сима тихонько вскрикнула и проснулась.
Было уже светло. Она посмотрела на соседнюю подушку, вспомнила свой сон… Леши рядом не было.
Сердце тревожно стукнуло.
«Да хватит себя пугать уже, — снова строго сказал голос Полины Андреевны. — Вот же дурында».
Снизу раздавалась какая-то приглушенная негромкая возня. Сима встревоженно прислушалась, потом набросила халат. Леша недавно купил ей лиловый, большущий, пушистый — не такой торжественный, как у Полины Андреевны, просто очень уютный, в какой будет так приятно заворачиваться долгими зимними вечерами. Она закуталась в него и стала осторожно спускаться по лестнице — что там происходит, на первом этаже?
Алексей обнаружился в другой части мастерской, отгороженной занавеской, — большом зале с драпировками и подиумом. Туда он не заглядывал уже очень давно — было незачем.
Ощущение брошенности, запустение. Но теперь там кипела жизнь.
Вокруг были разбросаны листы, листы, листы с эскизами, набросками, этюдами.
И на каждом — Сима, нарисованная по памяти. В разных ракурсах, разных образах — обнаженная, в одежде, грустная, смущенная, смеющаяся, задумчивая, фигура во весь рост, лицо крупным планом. И такая, какой он встретил ее вчера после работы, — совершенно нездешняя, незнакомая, светящаяся, с затаенной и нежной улыбкой Мадонны.
— Симушка! — изрядно взбудораженный, обратился он к ней. — Разбудил? Прости… Ты спала так прекрасно, что… я стал тебя рисовать. А потом не смог остановиться. Спустился сюда — и видишь? Всю ночь рисовал, рисовал и рисовал. А потом набросал эскиз. Ты только посмотри! Здесь вся твоя суть… Ангел! Мне так легко и быстро не работалось уже очень давно. Я быстро его напишу. Портрет жены художника. Помнишь такой фильм?..
— Помню. Тогда… — щеки Симы порозовели. — Тогда уж надо назвать твою работу «Портрет беременной жены художника»…
Он сглотнул.
— Я идиот, Сим… — помолчав, сказал он. — Для меня уже так естественно считать тебя своей женой, что я так и не сделал тебе предложение… Что? ТЫ БЕРЕМЕННА?
«Он идиот, — сказала Полина Андреевна. — Но не безнадежен. Вот теперь все точно будет хорошо, моя дурында…»
Строчка из песни Елены Ваенги «Абсент».
