Оборачиваясь назад, я понимаю, сколько всего было сделано и как бездарно я всё просрал. Уже две недели мы не виделись с Полиной. Я только звонил и путался в словах, натыкался на чёткие односложные ответы и боялся, что она снова больше не примет вызов.
Всё шло по одному месту, и я не представлял, как это исправить. Полина не хочет быть со мной. Я хочу, но не могу. Не могу каждый день подвергать её боли, воспоминаниям, страданиям. Что-то ведь должно во мне остаться от человека, чтобы я смог наконец совершить на самом деле правильный поступок. Не тянуть, как эгоист, Полину, не стараться вернуть, ведь ей будет больно.
Меня разрывало изнутри чувство потери, отчаяния и ревности. Этот противный Александр, как назло, всё не мог закончить свою усадьбу… Нет. Я понимал, что он, скорее всего, осядет в посёлке до осени, но мог бы хоть как-то поторопиться.
Всё нервировало.
Кабинет в офисе превратился в филиал ада, потому что я старался не уезжать домой. Там было невозможно без Полины. Я сидел на работе и много успел сделать, а сотрудники тихо перешёптывались, что у меня поехала крыша. А она и поехала.
Дни состояли из часов, и я как наркоман отсчитывал каждый из них в надежде, что вот скоро, вот сейчас, может, позвонит Полина, захочет меня увидеть.
Но телефон молчал.
Предатель.
А когда зашёлся трелью входящего видеозвонка, я, не думая, принял вызов. Ангелина моргала мне с экрана телефона и проводила пальцами по шее. Спускалась ниже, к ключице, и цепляла лямку ажурной сорочки.
Всё идёт к чертям.
— Привет, — выдохнув, сказала Геля. — Ты, конечно, меня бросил, но я всё равно скучаю…
Она скинула лямку сорочки, показывая перетянутую лентами бюстье грудь. Облизала губы. И я хрипло сказал:
— Сейчас приеду…
О измене, предательстве и боли
Глава 49
— Что для вас измена, Полин? — спросил Александр и откинулся на спинку стула. Я отложила ложку и отвела глаза. Обняла себя, чтобы сквозь мягкий хлопок пижамы почувствовать, что тело выдаёт неправильную реакцию на всего лишь слово «измена» — трясёт.
Я не хотела об этом говорить. Я вообще не считала правильным обсуждать такое с кем-то, кроме Макара. Если бы наша измена была продиктована действиями одностороннего порядка, то можно было с пеной у рта рассказывать, какая эта боль, предательство, нарушение негласного договора. Но между мной и Макаром стояла не только измена, но ещё и моё болезненное отношение к нашей личной жизни. А в такие подробности никого третьего я не собиралась и не соберусь никогда посвятить.
Это слишком личное, слишком интимное для вечерних разговоров с Александром, тем более что я воспринимаю свой развод ещё острым, раздражающим жизнь событием. Я так долго была одна, а потом у меня появился Макар, и вот снова исчез. И я не хотела вновь почувствовать этот привкус одиночества. А ещё меня до дрожи пугало, что сейчас снова придётся как-то строить жизнь со своей мамой, потому что, следуя её логике, раз я развелась, значит, возвращаюсь в семью, а это снова привыкание, требования и дурацкие правила. Не уверена, что смогу выстоять перед её напором, но это было намного легче делать, стоя за спиной Макара. Он всегда как-то так умудрялся закрыть меня и поставить границу, которую никому нельзя переступать. А сейчас…
— Предательство? — тихо спросила и подняла глаза на Александра. Он потёр подбородок с щетиной ладонью и потом положил руки на стол.
— Хорошо… — протянул медленно. — Тогда вот как. Предаёт ли мать ребёнка, заставляя его учить алгебру, когда он хочет рисовать?
Я нахмурила брови и попыталась уловить логику. Сравнение было очень неудачным.
— Вы утрируете. Измена супружеская и материнская это разные вещи. Такое нельзя сравнивать.
— Но, согласитесь, это тоже предательство. Только ребёнка. Навязывание своих желаний, нарушение личных границ…
— Не думаю, что в таком варианте стоит сравнивать.
— Но вы говорите про предательство… — повторил Александр.
— Это разные вещи, — выпалила я, привставая со стула, потом сама удивилась такой своей реакции и села обратно.
— Но всё равно предательство. Только почему-то ваш вариант порицает общество, а на второй закрывает глаза.
Я фыркнула и сложила руки на груди. Странная у Александра логика, извращённая. И непонятная. Чего он хотел добиться своими гениальными умозаключениями? Вызвать во мне чувство вины, совесть разбудить?
— Тогда боль, — ещё один вариант предложила я. И скосила глаза на Алекса, ожидая, как теперь он будет выкручиваться. Он встал из-за стола и дотянулся до чайника, щёлкнул кнопкой, и тишину кухни разрезал шипящий звук бурлящей воды. Загремела посуда в шкафу, и Алекс, показав мне бежевую кружку, вскинул бровь. Я кивнула, принимая приглашение на чай. К слову, вот чай Александр заваривал удивительный, в меру крепкий, с сушёными фруктами, которые я брала для перекусов, и свежим лимоном. Густой пар поднялся облаком над заварником, и спустя томительные несколько минут передо мной стояла чашка с ароматным напитком. Я обняла пальцами кружку и вдохнула сочный запах цитрусовых.
— Знаете, Полин, — начал Александр медленно, усаживаясь за стол напротив меня. — Мне вот было больно, когда на меня на днях балясина упала. Или вот когда я со скалы сорвался. Там вообще адская боль была. Такая, что лучше бы сдох.
— Вы опять юлите, — поджала губы я, потому что так выходило, что на любой мой ответ Александр находит доводы, которые адвокату дьявола и не снились. — Не сравнивайте физическую и моральную боль!
— Хорошо, — покладисто согласился Алекс и с присвистом отпил из кружки. Вот это меня тоже нервировало. Мама бы за такое по губам надавала, и бабушка в принципе тоже. Только бабуля Люба могла спокойно это слушать. — Тогда вот так. Мне больно, когда за моей спиной девушка договорилась с моими родителями, что выйдет за меня замуж. Понимаете, меня никто не спросил. Всем было плевать на моё мнение. Или ещё больно, когда лучший друг не поддерживает и говорит, чтобы я успокоился и перестал насиловать своё тело, всё равно как раньше не будет. Это тоже больно, Полин. И это измена?
— Почему вы так стараетесь подвести меня к мысли, что всё, что вызывает измена, имеет место и без неё? — я глотнула чая и уставилась на Александра поверх кружки, буравя взглядом. Он его не смущал, как не смущает кристально чистых людей допрос. Алекс пожал плечами и нехотя признался:
— Просто, на мой взгляд, измена — это раненное самолюбие, не более.
Слова ударили как плетью. Следуя таким выводам, я просто сейчас обиженная девочка, которая страдает оттого, что выбрали не её. Но это не так. Меня променяли, нашли вариант посговорчивей, менее капризный. Значит, изначально не хотели решить проблему со мной.
И это сильно заставляло сомневаться в искренности чувств. О какой предпочтительности других может идти речь, если любовь делает выбор лишь единожды.
Александр встал и забрал у меня недопитый чай. Вымыл кружки, и когда я готова была уйти к себе, ещё раз спросил:
— Так что такое в итоге измена?
Неожиданное
Глава 50
Полуночные разговоры ещё никогда не были так болезненны. Почти до первых ещё робких лучей рассвета я промучилась в кровати. Хотелось со злости зайти в спальню Алекса и высказать всё, что я думаю о его психотерапии. Тоже мне, нашёлся специалист в области отношений. Зачем вообще он со мной об этом говорил? Какая цель? Что он хотел от меня услышать? Что я неправа и вернусь к мужу? Что он, конечно, прав, но я тоже хочу счастья? Что время лечит всё, не только переломы рук и ног, но и душу?
Я крутилась в кровати и психовала с каждой минутой всё больше. Простынь неприятно сворачивалась под спиной, и я постоянно выдёргивала её из-под себя. Одеяло капитулировало к изножью, а подушка занята стратегическое место со спины. Я баюкала себя, чтобы уснуть, и в монотонных покачиваниях не заметила, как задремала. И сон пришёл странный. Пряный, с тяжёлым влажноватым воздухом, который заполнял всё пространство, и дышать становилось тяжело. Приходилось делать короткие вздохи и ловить своё же учащённое сердцебиение.
