— Итак, — говорит он. — Мы должны выпить кофе на неделе. То есть, если ты хочешь.
— Кофе было бы отлично, — говорю я.
Хотя член был бы лучше.
Он наклоняется вперед и нежно целует меня в губы.
— Скоро увидимся, лапочка.
Гребаный. Восторг.
Когда такси, наконец, привозит меня домой, я, шатаясь, добираюсь до кровати и падаю на нее, в последний момент вспоминая, что необходимо поставить будильник. Утром я буду чувствовать себя полной развалиной. И у меня даже не было секса.
Но, Боже, это абсолютно точно стоило того.
Я знаю, что засыпаю с улыбкой на лице, потому что, когда несколько часов спустя, звонит будильник, я все еще улыбаюсь.
Глава 10
ЛАКЛАН
Во сне мне снова пять лет. Я в одиночестве иду вниз по Принцесс стрит в Эдинбурге, абсолютно голый, с неба падает снег. Все вроде бы так же, но все же по-другому. Наркоманы, мимо которых я иду, мои друзья. Я вижу Эдди с его перчатками без пальцев, ногти толстые и желтые от никотина. Вижу Томаса и его браслеты трезвости, которые он никогда не снимает, несмотря на то, что слишком пьян, чтобы стоять. Вижу Дженни с шелушащейся кожей и спутанными волосами, которые удерживает клетчатый ободок.
И они видят меня. Но они не машут мне, не улыбаются. Они кричат, когда я прохожу мимо, пока шум не становится слишком громким, пока от их криков моя голова не начинает пульсировать.
— Где Чарли? — орет Эдди, из его гниющего рта вылетает плевок. — Где он? Что ты с ним сделал?
Я не отвечаю. Я бегу по снегу и оказываюсь в своей старой квартире.
Мне больше не пять.
Мне тринадцать. Высокий, худой, недоразвитый. Мой гнев только начинает пожирать меня и мир это яд. Мистер Арнольд загнал меня в угол в старой спальне моей матери. Она лежит на кровати глядя в потолок, будто меня там нет.
Она не спасла меня, когда мне было пять, не спасет и теперь.
Я стою лицом к стене, мне слишком страшно, слишком противно смотреть на своего приемного родителя, который приближается ко мне с протянутыми жадными руками.
— Не говори Памеле, — говорит он, голос сочится вожделением. — Это наш секрет.
Его руки приближаются к моему горлу, но я не оборачиваюсь.
Я плачу.
Я еще не научился давать отпор.
А когда научился, его отправили в больницу.
Его жена Памела говорила, что я дурное семя. И я заставил ее мужа делать это со мной.
И меня снова отослали.
Теперь я в детском доме Hillside.
Мне двадцать.
Мои костлявые руки покрыты царапинами.
Я расчесываю их еще больше.
Я умираю изнутри.
Мои зубы шатаются, выпадают из моего рта словно сахар.
Напротив меня, за столом директора школы сидит Чарли.
Спиной ко мне.
Он не шевелится.
Он до сих пор смертельно опасен.
— Чарли, — шиплю я на него. — Чарли, у тебя есть что-нибудь?
Но Чарли не двигается.
Мои конечности резко, неконтролируемо дергаются.
У Чарли есть то, что мне надо, чтобы остановить это.
Жажда.
Боль.
Пустота.
Все, что сидит глубоко во мне.
Я кладу руку – призрачно белую и всю в синяках – на его плечо и поворачиваю его в кресле.
Он смотрит на меня мертвыми, остекленевшими глазами, из носа течет кровь.
Она капает на чучело льва, которое он держит в руке.
В тот же миг, он двигается. Чарли у меня перед носом. Пустые глаза. Оскал гниющих зубов.
— Ты ведь не оставишь меня здесь, — произносит он, звуча как ребенок. — Ты не можешь этого сделать, Лаклан.
В следующий момент я лежу в переулке.
Чарли падает рядом со мной. Одна из собак обнюхивает его лицо. Облизывает его. Чарли не шевелиться.
Чарли мертв.
Я закрываю глаза.
И я тоже мертв.
***
Когда я просыпаюсь, я весь в поту и цепляюсь за простыни. Дыхание неглубокое, и я отчаянно нуждаюсь в воздухе, словно он может уничтожить всю грязь внутри меня.
Я чувствую запах мочи. На минуту я думаю, что это я обмочился – ну надо же, какая регрессия – но потом я вспоминаю о собаках. Вспоминаю прошлую ночь. Вспоминаю где я.
Кто я.
Сажусь и пытаюсь прийти в себя. Мне несколько месяцев не снился этот сон, и его возвращение выбивает меня из колеи.
Глубоко вдыхая, я опускаю ноги с кровати и вздрагиваю, когда они приземляются во что-то влажное. Я стону и смотрю вниз, чтобы увидеть бледно-желтую лужу. Интересно, кто из них это сделал. Я сказал Кайле, что у них, должно быть, когда-то был дом, но это не значит, что они приучены к лотку.
— Привет, — мягко зову я, идя к двери и выглядывая в гостиную. Одна кучка дерьма на ковре, другая на кухне.
Обе собаки спят на диване в обнимку друг с другом. Это зрелище компенсирует тот факт, что я окажусь в дерьме, если позволю им по-прежнему уничтожать это место.
Я завариваю кофе и рассеянно трогаю царапину на моей руке, неудачное последствие сна. Убираю руку и заставляю мозг переключиться на что-то хорошее. Прошлой ночью я спас этих собак. Теперь у них есть надежда, надежда, которую им дал я.
Но конечно это не единственное, что случилось прошлой ночью.
Кайла.
Эта крошечная фея.
Я поцеловал ее.
Я боролся и боролся против этого, снова и снова.
Но я ничего не мог поделать.
Она словно омут.
А я просто мужчина без весел.
И она…проклятье, она задолго до прошлой ночи начала забираться мне под кожу. Я думаю о ней с того импровизированного матча по регби, с тех пор, как она ушла из моей квартиры в моей одежде, с тех пор как увидел ее в баре. То, как она смотрит на меня…это не только потому, что она хочет меня, я знаю, что это так. Это потому…я чувствую, что она может видеть самого меня. Под слоями.
Не то чтобы она смогла когда-нибудь увидеть все. Но того, что кто-то скребется на поверхности, желая увидеть больше меня, уже достаточно.
Охрененно страшно. Но достаточно.
Суть в том, что она великолепная дикая штучка. Эти глаза, которые умоляют меня рассказать ей все свои секреты, умоляют меня сделать с ней что-нибудь. Эти глаза, обещающие, что я никогда не забуду ее, если дам ей шанс.
Прошлой ночью я дал ей шанс.
Но я сделал это не для нее.
Я сделал это для себя.
Потому что чертовски нуждался в этом. Мне нужно было это прикосновение, это ободрение.
Надежда. Где-то там была надежда.
Я чувствовал надежду, когда обнял ее, будто она проникала в меня.
Надежда сильнее смерти.
Это написано на моем боку.
Я сделал ее через несколько лет после Чарли, как напоминание самому себе, почему я очистился и как двинулся дальше.
