Пытаюсь вырвать руку, но Вик только сильнее сжимает её, и мне кажется, что вместе с рукой сжимается и мое сердце.
— Пусти. — удаётся вымолвить на одном дыхании. От переполнивших чувств хочется кричать. Мне больно, но в то же время, во мне, будто, зарождается надежда. Буквально чувствую каждой клеточкой, как она разгоняет тягучую тоску по былым временам и моим мечтам.
Когда эмоции бьют через край и на глаза выступают слёзы, а руки бьет нервная дрожь, Вик притягивает меня к себе, прижимая голову к твёрдой груди.
И я тону в аромате хвои и осенней листвы, свойственной только этому мужчине. Только этот запах действует на мой мозг, как выключатель. Я просто тянусь ещё ближе, совершенно забыв о том, сколько боли и обиды принёс обладатель этого самого голововыключательного аромата.
Оказывается, я безумно скучала по сильным рукам, сжимающим меня до хруста костей.
Макушкой чувствую подбородок, покрытый жесткой щетиной. Лёгкое покалывание вызывает очередной табун мурашек от макушки до самых кончиков пальцев.
— Я так соскучился… — произносит на выдохе, губами касаясь моих волос. Смысл разливается теплым ручьем по всему телу, задерживаясь в районе солнечного сплетения горячим комом.
Ощущения и слова сливаются во что-то расплывчатое. Все происходит как во сне.
Молчу, не желая отвечать. Потому что знаю, что стоит только начать говорить и волшебство момента рассеется, растает, как снежная ледяная фигура, красиво сверкающая под ярким весенним солнцем.
Все мое существо хочет остаться в этом моменте. И никогда не вспоминать, почему год назад я приняла решение отказаться от Воронцова.
— Мы должны поговорить, Ян. — произносит, нехотя отстраняясь, и тем самым заставляя дрожать от холода, так внезапно овладевшего моей тушкой.
Киваю, поправляя волосы. Я жутко не хочу, чтобы Вик понял, что со мной происходит.
— Что ты хочешь знать? — глубоко вдохнув, наконец, я решаюсь заговорить. И это становится спусковым крючком для моего спокойствия. Так бывает, когда волнение достигает своего пика: ты вдруг перестаешь трястись и принимаешь ситуацию, какой бы она ни была.
— Ты ведь не встречаешься со Стасом?
****
Только что обретенное спокойствие летит в тартарары, заменяясь гулким стуком сердца в ушах. Я много раз представляла себе, как раскрываю правду перед Воронцовым. Только в моем воображении инициатива всегда исходила от меня, а Вик равнодушно кивал и уходил, потому что убедить себя во взаимности собственных чувств, после случившегося, было невозможно.
А сейчас, он сам задает этот вопрос. И как я должна ответить? Прочищаю горло, чтобы потянуть время, хотя бы немного. Щеки горят от пристального взгляда, с которым я так боюсь встретиться.
Я так устала от собственного поступка в прошлом, устала в пустую мечтать, или размышлять на тему: «а что, если бы…?», поэтому решение рассказать всё, приходит мгновенно и железобетонно на этот момент.
— Я расскажу тебе всё. Но сначала получу ответы на свои вопросы. — хотелось прозвучать уверенно, а вышло… будто ягненок проблеял, потому что в горле пересохло так, что дышать сложно стало.
— Ок. Только я сразу скажу, что знаю о твоей лжи. в начале я поверил, только потому что башню от ревности снесло. Вернулся и начал сомневаться в правдивости твоих слов, а сейчас, сидя с тобой здесь, я точно понял, что любишь ты — МЕНЯ, а не кого-то. Ты можешь доказывать мне обратное сколько хочешь, но я уверен в своих выводах. — теплые твердые пальцы плавно легли на мой подбородок, как всегда, обжигая кожу. Нежно повели мое лицо навстречу черным озерам, всякий раз уносящим меня в свою бездну. Сегодня этот омут дарит вселенскую нежность. Окутывает теплом и каким-то домашним уютом. Почему он не злится? Где бешенство, вызванное обманом?
— Все, что мне нужно знать — это причины твоего поступка, потому что я должен понять, почему моя будущая жена чуть не разрушила наши жизни. — осознание приходит не сразу, но зажигает такой комок ярости в груди, что чары чёрных очей теряют любую власть надо мной, и пальцы, до сих пор ласкающие мои скулы, с легкостью и брезгливостью отталкиваю подальше от себя.
— То есть твой строгий папочка разрешил тебе связать жизнь с ущербной особью? — одна бровь самопроизвольно взлетает вверх так, выражая все возмущение, что кипит внутри.
— Что? Что ты несешь, Маркова? При чем тут мой отец? — голос Вика и правда звучит очень удивленно, так что мой пыл немного утихает, зато в лице и позе Воронцова появляются явные признаки раздражения. Может, моя ярость плавно переходит к нему?
— Не делай вид, что ничего не знал! Потому что после твоего отъезда в это сложно поверить! — моя истерика, в очередной раз, достигает пика, так что удержаться от крика не получается.
— О чем? — шумный выдох и Воронцов принимается массировать переносицу двумя пальцами.
— Послушай меня, я уехал, чтобы быть подальше от тебя и твоего дружка. Потому что меня бомбило от желания набить ему морду и закинув тебя на плечо, укатить в закат. Это ясно?
Эмоциональные качели так утомили за сегодняшний день, что я просто сдаюсь:
— Наши отцы устроили наше знакомство у того психа, чтобы свести. Хотели поженить нас, но когда я рассказала о дяде… Твой папа решил, что я — бракованный товар. Сказал, что отправит тебя заграницу и все пройдет. Я услышала их разговор случайно и не стала ждать… Наверное, поэтому твой отец решил не раскрывать тебе своего участия в этой истории. — кажется, теперь мы поменялись местами с Виком, потому что я пристально рассматриваю его греческий профиль, а он даже не пытается взглянуть на меня.
— Ты идиотка! Ты такая дура, Янка! — меня гробастают в крепкие медвежьи объятия, в которых я тону, не сопротивляясь ни секунды.
— Почему ты ничего не сказала? Я же думал, что ты правда его выбрала. Отпустить хотел, не мешать. Какая же ты дура… Я же влюбился в тебя, как ненормальный… Думаешь, слова отца изменили бы это? — уткнувшись носом в мое ухо, причитает Вик, рапространяя тепло по всему телу. Мне так хорошо, что хочется закричать. «Влюбился! Он влюбился!»
— Скажи это еще раз? — крепко зажмурившись, прошу, потому что слышать такое дико приятно, после целого года сомнений и сожалений.
— Сказать что ты — дура? Ты просто безнадежная дура, Ян. — поднимаю глаза и замечаю озорные смешинки в темных глазах. Мое возмущение, похоже, смешит Воронцова еще больше, потому что могучая грудь начинает слегка вибрировать.
— Влюбился, Маркова. Люблю тебя. — легкие, кажется, напрочь забыли про свою функцию, потому что дыхание задерживается на долгие минуты или часы, даже не знаю. Ведь моих губ касаются твердые, но такие нежные губы Вика.
22.2
Лёгкие касания гладких губ со вкусом мятной жвачки прекратились так же внезапно, как начались. И хотя, мне нестерпимо хотелось снова припасть к источнику наслаждения и углубить поцелуй, я сдержалась. Сейчас мне хватает ощущения тяжело вздымающейся груди и барабанящего сердечного ритма под моим ухом. Но и это у меня бесцеремонно отбирают.
Выровняв дыхание, Вик, отстраняет меня на расстояние вытянутой руки. Его руки. А руки него достаточно длинные, чтобы дистанция между нами стала напрягать мою нервную систему. Вскидываю взгляд, ничего не понимая. Мои симпатичные тараканчики оказываются в шоковом состоянии, хватаясь, кто за грудь, кто за перебинтованную голову, падают навзничь. Слишком уж резко объект вселенского счастья и тепла отобрали у их хозяйки. Для них это удар. Как и для меня. Мне нужно больше Воронцова. Намного больше. Хочу купаться в его нежности, захлебываться от аромата его кожи, тонуть в крепких объятия, задыхаться от страстных поцелуев и бесконечно таять под прицелом чёрных глаз.
Но вместо всего этого приходится сложить руки на груди, надув губы. Это получается непроизвольно, вообще, я не из тех девиц, что добиваются желаемого таким образом. Просто обидно стало.
