– Крутая была вечеринка, старик, – заявляет, перейдя на зловещий шепот. Громко ржет и, покачиваясь на длинных ногах, уходит, ломая на своем пути чахлые кусты.
Смотрю на горящие окна, витиевато матерюсь про себя и обещаю кое-кого все-таки прихлопнуть. Мы так-то еще о Нине не поговорили по душам, а тут еще лучше – вечеринка. Ноги у меня длинные, лифт ждать долго, еще дольше в нем тарахтеть на шестой этаж, потому я, перемахивая через две ступеньки разом, за считанные минуты оказываюсь на нашей лестничной клетке. Дверь в квартиру распахнута, но я вдруг замечаю парочку на верхнем пролете, и странная догадка, которой вряд ли найду подтверждение, рождается в голове. Потому что вот тут, совсем рядом, я своими собственными глазами вижу Ольгу – ту самую глуповатую подружку моей Арины. Они меня не замечают, а я не хочу тратить на них время.
Мне нужно оценить масштаб катастрофы, взмылить Юрке шею, а может, даже несколько ребер сломать. Кажется, именно на лучшем друге я и отведу душу. В квартире грязно, воняет спиртным и тихо. Вечеринка, похоже, рассосалась сама по себе до моего приезда. Внезапно какой-то шум привлекает внимание – вдалеке слышится писк и будто бы звуки возни. Мощным хлопком закрываю дверь, иду по истоптанному грязному полу, и чем ближе к кухне, тем яснее понимаю – там что-то происходит. Что-то не очень хорошее.
– Да вашу мать! – реву взбешенным зверем, когда замечаю широкую спину и вихрастый затылок. Знакомый затылок.
Гнида Соловьев. Он лапает какую-то девчонку, зажимает ее уж как-то слишком лихо, а она пытается вырваться. И да, это не очень похоже на ролевую игру. Я только мелькающие руки вижу, и перед глазами все вдруг сливается в кровавое месиво. Я бросаюсь к Соловьеву раньше, чем успеваю понять, кому именно принадлежат тонкие руки и длинные музыкальные пальцы. В моей крови слишком много нерастраченной злобы, переходящей в сокрушительную ярость, обиды на мать, отвращения к Игорю, чтобы хорошо соображать. А еще во мне достаточно страха за девочку с изломанной душой.
Я не вижу, где Арина – ничего не различаю. Ничего не чувствую, кроме жажды крови. Она сопротивлялась, мать его. Она. Не. Хотела. Не хотела того, что этот ушлепок собирался с ней сделать. А если бы я не успел? Эта мысль очень уж страшная, и от нее холодным потом прошибает. Хватаю Соловьева за плечо, сжимаю его до хруста, резко тяну на себя и со всей силы разворачиваю к себе лицом. Дебильная улыбка стекает с его лица, как воск со свечки, а глаза мутные, пьяные. Все это я улавливаю короткими кадрами, вспышками, клочками разорванных черно-белых фотографий. Я толкаю Соловьева вправо. Он с громким стуком бьется затылком о стену. Взвизгивает Арина – ее голос я узнаю даже в таком состоянии, но я не смотрю на свою девушку. Потом, все потом. Сейчас мне просто нужно его убить. Соловьев хлопает глазами, будто резкость пытается навести, кричит матерно, противно. Дерется, толкается, но я сильнее: нажимаю на его шею предплечьем, давлю со всей дури, не думая о последствиях. Моя планка в который раз упала, и только чудо еще держит Пашу на этом свете.
– Гнида. Тварь, – выплевываю ядом, каждое слово очерчивая новым толчком. – Куда ты полез? Придурочный.
Из горла рвется рык больше похожий на рев, а челюсть клинит с такой силой, что вот-вот зубы раскрошатся в пыль. Но даже если они уже посыпались, я все равно ничего не чувствую. Лишь ярость и онемение. Кто-то хватает меня с двух сторон, повисает на руке, плотно обхватив предплечье.
– Ты его убьешь, придурок, – орут в ухо. – Ты сядешь из-за него. Мир, одумайся!
Вроде бы это голос Юрки, но я не уверен. Сейчас я, со слетевшей наглухо крышей, мало что способен понимать.
– Я убью его, убью, – ору и не даю себя оттащить. – Он лапал ее! Отпусти!
Соловьев хрипит, бьется, а глаза напротив вытаращены, в них плещется страх. Настоящий животный ужас, который пахнет одуряюще. Адреналин ударяет в голову, кровь приливает к лицу, мне становится дико жарко.
– Мир, пожалуйста, Мир!
Вот этот голос я способен узнать даже в таком состоянии. Арина. Она испугана, и только это приводит меня в чувства.
– Сволочь похотливая, – бью Соловьева в челюсть, и он только чудом не падает плашмя, когда подаюсь назад, выпустив из тисков его горло.
Меня он больше не волнует. Даже если сдохнет прямо сейчас, не волнует. В небольшой кухне сейчас существует только Арина. Ее страх я тоже чувствую кожей, всей душой своей ощущаю. Обхватываю лицо ладонями, глажу, касаюсь, каждой клеткой ощущаю жар ее кожи. Вода все так же льется в раковину, и капли ее, ударяясь о грязную посуду, разлетаются во все стороны. Влага не только на столешнице, она на лице той девушки, в которую успел втрескаться, словно безумный.
– Ты цела? Все хорошо?
Ощупываю ее шею, волосы, одежду. Вниз руками до самых бедер и снова вверх. Если он и пытался влезть к ней в трусы помимо воли, у него ничего не вышло. Хвала всему на свете!
– Я успел? Скажи мне, успел?
Арина лихорадочно кивает, а глаза сейчас такие огромные, что в них можно утонуть. Меня засасывает в воронку ее испуганного взгляда, я, ведомый адреналином, набрасываюсь на ее губы голодным животным. Целоваться сейчас, когда кулаки вновь разбиты в кровь, наверное, неправильно. Но мне нужно это. Необходимо погасить яростную вспышку, затушить вулкан, иначе сдвинусь и все-таки закончу начатое. Меня медленно отпускает. Арина – мой источник. Девушка, способная меня починить. Арина дрожит. Трясется так сильно, что я боюсь – у нее температура. Разрываю поцелуй, лицо ее осматриваю, а по нему слезы текут, оставляя полоски на штукатурке, смазывают тщательный макияж.
Она испугалась и очень сильно. Только кого больше? Соловьева, набросившегося на нее или, черт возьми, меня? Арина замирает, очень жалобно и протяжно всхлипывает. Кусает губы, пытается отвернуться, чтобы я не видел ее лица в этот момент, она прячется от меня за сотнями слоев своей брони, с которой срослась за годы. Я закрываю Арину спиной от всех, чувствую ее дрожь. Она проходится по телу волной, вибрирует на кончиках моих пальцев. В этот момент мир окончательно перестает для меня существовать. Есть лишь девочка, которая так отчаянно чего-то боится.
– Зачем ты? Мир, зачем? – тихонько спрашивает, а совсем рядом Юрка приводит в чувства обалдевшего Соловьева.
Надо бы посмотреть на него, оценить тяжесть нанесенных повреждений, но не могу оторвать от Арины взгляда. Кажется, если перестану ее удерживать на краю личной пропасти, она свалится. А я вдруг окончательно понял, что не хочу больше без нее. От того перспектива, что Арина моей ярости испугалась и доверять мне не сможет, кажется такой пугающей. Я не хочу, чтобы Катя оказалась права. А вдруг этот подонок все-таки успел что-то сделать, просто я не вижу, а она скрывает? Все-таки я давно уже не девственник, я знаю, что есть много разных способов овладеть женщиной, не снимая с нее штанов.
– Пусти… пожалуйста, пусти, – просит еще тише, и мне приходится подчиниться. Я не могу на нее сейчас давить, заставлять что-то делать, когда Соловьев… нет, не буду об этом думать.
Медленно убираю руки, они безвольно повисают вдоль тела. Такое бессилие вдруг ощущаю, что выть хочется раненым волком не луну. Делаю шаг назад, чуть в сторону, освобождаю дорогу. Она уйти хочет? Пускай… другое дело, что не отпущу – не смогу просто, но пусть идет, если ей хочется. Кажется, Арина сейчас сорвется и вскачь побежит куда-то, даже куртки не наденет. Но она меня удивляет. Восхищает.
– Гад! Ненавижу тебя, – говорит, глядя прямо в разбитую морду Соловьева, и кулаки сжимает, словно тоже стукнуть его хочет. Я закрываю воду, чтобы чем-то руки занять и снова не навалять придурку. – Лечись, у тебя кукушка съехала. Еще раз подойдешь ко мне…
Моя нежная девочка припечатывает Соловьева крепким словом, а Юрка, до которого никому дела нет, сдавленно смеется. Арина держится прямо, но я вижу, насколько скована она в этот момент. Все еще дрожит слабо, но выглядит воинственно. Амазонка настоящая. Юрка смотрит на меня, головой качает и одними губами произносит: «Дебил». Я точно так же отвечаю: «Знаю». И похоже, что мне тоже нужно лечиться.
